И ведь – пересчитывали. По пять раз считали. Потому как сплотившиеся перед бесчинством капиталистической службы – доселе невиданной! – торгаши так и норовили помочь коллегам. То один сосед подложит лосины – что вроде как продаж и не было – то другой лишние вынет. Потому они и считали до пяти раз, а всё одно – с записями тетрадными не сходится. Тогда они уставали и ставили отметку до следующего раза. А он мог быть и завтра…
А пока они Ольгу с Валентиной шерстили, то Алла Викторовна – красавица писаная, английский с французским в совершенстве, хоть сейчас в посольство на работу – развернулась к ним задом и что-то там, на торговом столе пальцами перебирает. Якобы документы готовит.
А когда «налоговые» к ней – со всей свойственной им «вежливостью» – обратились: «А вам что, особое приглашение нужно? Давайте ваши документы!», – она замерла, но к ним не повернулась. Тогда они её за плечо потеребили, мол: «Мы ждём!».
Тут наша Алла Викторовна и выдала «по Станиславскому»! Развернулась и давай креститься, а потом – глаза на переносицу и с «кашей» во рту: «Мне мама сказала: ничего никому не давать!».
И так она про это «не давать» заладила, что они её вначале успокаивать начали, а потом уже и не знали, как отвязаться. Печатей, каких было можно, ей понаставили на год вперёд, а уходя, сокрушались: «До чего народ довели, даже дураков жизнь на рынок выгнала: кого только не увидишь здесь! Свят, свят!».
Как тут не поверить, что есть и там добрые люди.
Сказала, и самой смешно стало!.. И действительно, как тут не поверить?!
Надо признаться, что окружающие были ошарашены такой изобретательностью Аллы Викторовны. А она больше всего сокрушалась о том, что её родители или ученики могли в таком виде увидеть. Но ей всё сошло с рук…
* * *
«Я тоже так могу!», – решительно подумала я и, вскочив на постели, повернула к вошедшим перекошенное лицо с косматой головой.
– Чего припёрлись? Видите, сплю! – спросила я, шепелявя, и тут же отвернулась, укрывшись простынёй с головой.
Духота, бардак и стол, заваленный лекарствами, были моими декорациями. И мне – главному и единственному здесь гениальному актёру – хватило нескольких секунд, чтобы оценить обстановку: горничная – в извиняющемся шоке; «подселёнка» – амёба в очках! – в культурным шоке.
– Простите! – услышала я голос горничной, а затем – щелчок закрывающейся входной двери.
«Ура! Победа! Нормальный здоровый человек ни за что не подселится к прибабахнутой болезной тётке, да ещё за две тысячи триста в день!», – радовалась я, как ребёнок.
Сил появилось столько, будто мне сделали инъекцию афина