По стеклу захлопала москитная сетка. Так с лета и не сняли – не до того. Захотелось спуститься во двор, постоять на ветру, окунуться в желтую вьюгу – сегодня она навещала его во сне. Посмотрел в окно. С кровати снизу-вверх наискосок можно было видеть лишь голую верхушку липы.
У него появилась идея, и он дернул шнурок звонка. Вошла сиделка Надя. Она еще утром обратила внимание, что он очень бледен. Он всегда был бледен, но не до такой степени. Из-за этой бледности его седые, курчавые после химии волосы казались темнее обычного. И вставленная в ухо гарнитура была сегодня особенно черной.
Надя наклонилась к нему, засунула сноровистые руки под поясницу, что-то проверила-поправила и после, широко раздвинув веки, заглянула ему в глаза.
– Потерпи, соколик, скоро уколю.
– Потерплю, – тихо сказал он. – Сделаем одно нехитрое дело?
Она улыбнулась.
– Да хоть бы и хитрое, Никита Николаевич. Мы его с вами все равно перехитрим.
«Не сиделка, чудо какое-то. Где ее Нина нашла?»
– В прихожей есть зеркало… Не на стене… в шкафу на двери… Чтобы снять – немного подними вверх…
Она кивнула, ожидая, когда он закончит мысль.
– Поставь на подоконник… в дальнем углу.
Надя наклонила голову набок.
– Не пойму – зачем это?
– В окно буду смотреть.
– Как это в окно?
– Угол падения… – Никита Николаевич задумался, вспоминая… – равен углу отражения.
Она шумно вздохнула и пошла за зеркалом. Поставила его на подоконник и прислонила к стене.
– Нет, наоборот… Наклони от стены.
– А держаться как будет? – удивилась она.
– Ты подопри его спереди… чем-нибудь… Можно книгами.
Надя ушла в гостиную и вернулась со стопкой книг.
– Чехова выбрала… коллегу… Край зеркала разверни к окну… достаточно.
Надя подошла к кровати, присела на корточки и склонила голову к Никите Николаевичу. Хвостик пушистых щекочущих волос упал ему на лицо, грудь придавила руку под одеялом. От нее приятно пахло простенькими духами и хорошим мылом, которым пользовалась жена.
– И что ты, соколик, отсюда с подушки увидишь? – посмотрев в зеркало из склоненного положения, спросила она. – Ветер ветки гнет да листья гоняет.
Никите Николаевичу захотелось, чтобы Надя задержалась в таком положении, не уходила сразу. Хотелось чувствовать ее шелковистые волосы и тепло мягкой груди.
– Лучше, чем обои разглядывать… спасибо… все ты с душой делаешь.
– Нет, Никита Николаевич, душу я себе оставляю.
«А она ласковая, наверное. И губы у нее сочные и красивые», – подумал он, глядя на сиделку.
Под взглядом Никиты Николаевича Надя смутилась. Решила, что сказала про душу что-то нехорошее и поспешила объясниться.