Я не помню, чтобы кто-то мне досадил, пытаясь посмеяться над моими страхами.
Уже в конце лета, в августе, когда сибирское небо становится совсем высоким и пронзительно- прозрачным, со мной произошел случай всё на том же огороде.
Уже вечерело. Я в который раз стояла около репки в своих надеждах. Огород был огорожен длинными жердями. Пакостников, от которых сейчас ставят частоколы тогда не было. И вдруг, что-то привлекло меня на заборе нашего огорода. Что-то непонятное, необычное. Я помчалась поближе, рассмотреть.
Оказавшись близко, я затормозила и уставилась на это зрелище, как под гипнозом. Я стояла, не шевелясь, пялясь во все глаза. Это было нечто, похожее на человека, только одетого не как мы. Он был весь в белом, мохнатом облаке и казался мягким, как плюшевый медвежонок. Только он был большим, и человеком, и стоял на жердине нашего забора, не боясь упасть, не держась ни за что. И он махал мне, зазывая меня к себе. Я это точно знала. Но махал он мне не руками, а … рамой от картины, большой и темно-коричневой. Он держал её двумя руками за короткую сторону, двигая ею так, что рамка вращалась вверх-вниз, завораживая меня, своим равномерным движением. Я стояла как вкопанная и пыталась понять, как он такой большой, и не падает, и стоит легко, не боясь упасть. Он звал меня беззвучно, но я знала, что звал. Я его совсем не боялась, но шевельнуться не могла. Когда я пришла в себя, то без оглядки бросилась домой. Мамы не было, я рассказала бабушке, потащила её в огород. Вот здесь было … это, с рамкой, как облако. Бабка лишь вздохнула:
– Ну и фантазёрка, ты, Верка!
Но я почему-то до сих пор искренне верю в эту свою «фантазию».
Иногда вечерами мы рассматривали бабушкино богатство, хранящееся в маленьком сундучке, отмытом ею до блеска, сияющем темными переливами благородного красного и бордового, который бабушка называла чудным и сказочным словом «ларец». Но нам с братом это было неинтересно. Мы не могли понять, чего это мамка и бабка так долго разглядывают чудно одетых незнакомых дяденек и тетенек и чего это бабушка плачет, молча, пытаясь скрыть слезы от нас с братом. Мы затихаем, жалея её, непутёвую. Так её называли некоторые тёти-соседки.
Кто эти непутевые, мы не знаем. Наверное, те, кто плачет, разглядывая неинтересные карточки, старые, с облезлыми краями. Нам хотелось поиграться с сундучком, проверить, плотно ли прикрывается крышечка, хотелось оторвать красивые бомбышечки, похожие на змеек по её краям. Стόящих карточек было совсем немного, тех на которых был пароход с какими-то дядьками и красивой молодой тетей с косой между ними. Пароход был с трубой и дым валил из неё, как взаправдашний. Стόящий