Наши мамки уже поделили на всех рыбу и мы, старшие, подтягиваемся уже к своей Голгофе.
Вот и мой старший друг, матрос, берет свой тазик с рыбой и начинает её чистить. Я пристраиваюсь рядом. Мамки уходят по своим делам. Не люблю я это дело, чистить стерлядку. Мне её жалко, но я боюсь быть смешной и с содроганием приступаю к экзекуции над бедной стерлядкой. Её шкура грубая и шершавая на ощупь, но, несмотря на это она так и норовит выскользнуть из рук. Боковые пластины, служащие стерлядке вместо панциря, не поддаются мне. Я с трудом отдираю их по одной, содрогаясь своему варварству, но мамка мне даст затрещину, если я не почищу. Наконец, мой верный рыцарь почистил своих рыбин и принялся за пластины на моих. Некоторые любопытные пассажиры заглядывают к нам, спрашивая:
– А будет ли уха и для них?
– Наш капитан разделил на всех, – слышат они.
Вот и наши мамки, как будто точно знающие, когда конец нашим мучениям. Они гремят кастрюлями, шумно набирая в них воду из под кранов множества моек, расположенных по периметру, вдоль стен кухни. Благо, водичка вот она, отменная речная, проточная, прозрачная и вкусная. Моя мамка говорит моему рыцарю:
– Беги за своей кастрюлей, сварю, всё равно себе буду варить. Её товарки уже уставляют свои кастрюли на большущей печке в центре камбуза, всем места хватит.
Дружка моего в мгновение смыло с камбуза. Ещё бы, так как Галина Ивановна не готовит никто. Мамка еще только ставила нашу кастрюлю, а он уже прилетел со своей.
– Идите отсюда, не мешайте, я тебя позову, – говорит она моему рыцарю. – А ты, она уже обращается ко мне, – иди, посмотри, встал ли Вовка.
Я, довольная концом мучений, бегу вприпрыжку в каюту второго класса, где мы с братом спим. Каждый вечер я иду к кастелянше, которая смотрит на доску, где сиротливо висят ключи от не раскупленных пассажирами кают, она что-то размышляет про себя, выдает нам белье и ведёт нас, показывать наши очередные апартаменты. Приходит мамка и стелет нам постель, забирая наш ключ. Мы спим, как барья, говорит бабушка. Ключей нам не дают, потеряем. А жаль, вот мы бы уж поназакрывались всласть.
Моя утренняя работа будить и одевать брата. Я вхожу в каюту. Брат уже встал, он сидит на полу, на маленьком коврике, обязательном для всех кают. На нем облупленные в боях с друзьями за мяч ботинки, одетые на разные ноги. Левый на правую, а правый на левую. Он пыхтит, всовывая в дырочку изнахраченные концы шнурков, которые ощериваются метлами при попытке всунуть их в узкие дырочки. Я снимаю ботинки с брата, переобуваю его, и мы вместе с ним еще долго мучаемся со шнурками. Приходит мамка и зовет нас к раннему обеду. Впереди стоянка. На нижней палубе не разгуляешься с кастрюлями, чтобы подогреть. Мы идем в папкину каюту, состоящую из двух комнат, кабинета с письменным столом и спальни, где стояла их с мамкой неширокая кровать и столик, где мы собственно и обедали, сидя на этой кровати. Есть не хочется, впереди уже маячит пристань.