История постройки нашего первого полученного жилья ушла в небытиё, как и многие частности моей тогдашней жизни.
Но я помню этот … барак на высоких ножках, возведенный наспех по зимнему морозу, из свежего желтого горбыля, с высоким крыльцом и длинным широким коридором.
Помню, примерно, расположение нашей комнаты. Как зайдешь, налево, через 3 двери от входа.
Некоторые картинки из жизни в этом бараке остались в памяти навсегда.
Мне года три. У меня есть друг, чуть старше меня и очень любознательный. Он живет в конце барака. Мне купили куклу, довольно-таки большую, голую пупсиху. Радость распирает меня, и я иду к другу ею делиться. Теперь я понимаю, что меня к нему привлекало, наш общий с ним дух исследователя.
А давай её «подожгём2»! – говорит он, – Посмотрим, горит или нет.
Не помню, что я ему сказала, согласилась с ним или нет? Он подносит спичку, пупсиха ярко вспыхивает. Через пару мгновений в руке моего друга осталась одна нога, которой он машет как ошалелый. Кроме этих завороживших меня мгновений, в памяти от пупсихи ничего не осталось. Какая она была? Красивая? Наверное. Было моё горе, мама ругала? Но всё перехлестнул восторг от ярко горящей куклы… и загустевшая темнота вокруг неё.
Еще помню очень ясно, как зародилась во мне страсть к писательству.
Отец после работы ходит учиться в речной техникум в город. Это далековато, а напрямки, через реку, поближе. Плотину ещё не построили, и зимний лёд был крепкий.
Моя красивая, светловолосая, мама сидит за нашим единственным столом на кровати и что-то шьет. Лампа без абажура светит ярко, тепло. Маленький Вовка бессовестно дрыхнет.
Поздно. Но мама не гонит меня спать, она знает, что я затаюсь, и все равно буду ждать.
А, может, ей одиноко, и грустно, и боязно за отца. И моя болтовня отвлекает её от грустных мыслей. Мне никогда этого уже не узнать.
Все эти мысли приходят мне на ум при просмотре очередной, ярко высвеченной в калейдоскопе моей памяти картинки. Когда я иной раз не могу уснуть после того, как чье-то слово, кадр из фильма или просто яркая лампочка в этом кадре вдруг остро, до боли, напомнят мне ту, единственную и неповторимую, яркую и лучистую лампочку нашей комнатки, лампочку моего детства.
А тогда я была вся в ожидании моего папы.
Я хожу в углу за потрескивающей печуркой и пишу ярко-красным карандашом ему письмо. Мама меня не ругает за безнадежно изрисованные стены, но … здесь мое рабочее место, и я не балуюсь, и ничего не порчу. Ведь я пишу письмо папе. А как иначе он может там, в техникуме, узнать, что я хочу, чтобы он принес из такого незнакомого мне, таинственного, города, ведь без этого письма он не догадается. Я советуюсь с мамой, как лучше написать свою просьбу, чтобы папа понял меня наверняка. Я волнуюсь, старательно выводя черточки. Мама проверяет меня, говорит, пиши ровнее, а то папа не поймет, да и не купит. Я жму на карандаш и от усердия повторяю с каждой новой черточкой вслух свою просьбу: