На стоянках в грузовом порту нам вообще строжайше запрещалось шевелиться. Но об этом нам не приходилось даже напоминать.
И вот мы причаливаем к пристани грузового порта. Дежурный вахтенный штурман через судовое радио вежливо просит пассажиров оставаться в своих каютах или на прогулочных балконах, объясняя, что все буфеты, рестораны и столовые будут открыты после отхода от пристани.
Все пассажиры понимают это и молча толпятся на балконе первого и второго класса, наблюдая за происходящим. Мы проныриваем между ними, рассредоточиваясь для лучшего обзора. И вот широкая длиннющая лента транспортера подтянута к грузовой палубе. Все ждут, когда лента вздрогнет и её верх покатится от парохода, а низ помчится к нему.
Я не люблю стоять наверху, среди праздных зрителей и спускаюсь незаметно, чтобы брат не потащился за мною. Я прошмыгиваю по левому борту грузовой палубы до грузового трюма, ведь разгрузка идет с правого борта. Я прячусь среди раскрытых створок ворот трюма и гляжу в щелку между ними. Глубокий полутемный трюм, знакомый нам до мельчайших закоулков, ярко освещен и по трапу в него спускаются матросы с одетыми на спины деревянными подставками17 на кожаных лямках. Внизу на эти подставки им кладут тюки с рогожей и они тяжело поднимаются по соседнему трапу наверх, доходят до транспортера и ловко сбрасывают эти тюки на скользящую, как огромная змея, ленту.
Все в поту они переходят по грузовому трапу с пристани на пароход, вновь спускаясь вниз и вновь поднимаясь наверх. Конвейер из живых людей с тюками на их спинах сливается с конвейером на пристани в одно целое, равномерно колеблющуюся ленту плывущих тюков.
Наконец разгрузка закончена, и конвейер, поскрежетав своими большущими роликами, начинает течь наоборот, неся к пароходу мешки с непонятным содержимым. Едва успевшие перекурить матросы вновь надевают свои ранцы на плечи, и колеблющаяся лента мешков течет в трюм парохода.
Моя мамка стоит внутри трюма и что-то пишет и считает. Я знаю, ей мешать нельзя, она главная по грузам. Матросы обтекают её с двух сторон, стараясь не задеть ненароком.
Опустевший было, трюм вновь наполняется до верху.
Мамка идет на пристань, за документами, а матросы сидят почти вповалку, жадно прикуривая. Мой друг – матрос сидит вдалеке от меня, но мне видно, как дрожат его руки, когда он жадно, кашляя и поперхаясь, закуривает, наверное, впервые в жизни. Как тут не закурить.
Я стою, не шевелясь уже несколько часов, мои ноги устали и мне хочется тоже свалиться и лечь на палубу, но я боюсь пошевелиться, выжидая, когда никто не будет смотреть в мою сторону. Подсматривать нехорошо, но я не могу оставить моих друзей матросов, непонятным образом переживая тяжесть их груза на своих плечах.