Нас с братом ограда совсем не интересует. Рядом со входами в этот ботанический сад, с обеих сторон стоят киоски-будочки … с мороженым.
К ним тянется очередь из мам с ребятишками. Всё кругом вертится и жужжит. Палит августовское солнце, руки слиплись от сладкого черемухового сока, и на них налипла пыль от трамвая. Очередь тянется как огромная высоченная анаконда, колыхаясь, и вспухая, в тех местах, где ребятня, устав, начинает ныть и канючить. Мы с братом стоим молча, цепляясь за мамку, за её подол, почти вися на ней и на нём. Мы устали, но в наших слипшихся и полурасплавленных мозгах даже и намека на мысль, чтобы закончить эти муки под палящим зноем и уйти, не возникает.
За оградой тень и прохлада. Мы её видим, но ощутить её невозможно.
Как-то мама купила нам с братом билеты в этот сад и велела идти туда, сесть под деревом и ждать её. Войдя в спасительную, шумящую прохладу, мы не смогли пройти и нескольких метров, как прилипли к ограде, наблюдая за мамкой.
Душевные муки оказались неизмеримо сильнее палящего солнца и густого пыльно-знойного воздуха.
Расстояния между прутьями тоже были старинные, не рассчитанные на некультурное поведение юной поросли коммунизма. Мы просочились сквозь них наружу и оказались на кирпичной кладке основания ограды, нагретой почти, как печь. Покинуть же сад, за вход в который мамка купила билеты, не использовав их, мы не могли. Я не помню, сколько это стоило, но я не помню случая, чтобы мы посмели просто так выкинуть деньги на ветер.
Мы искренне понимали, что не осмотри мы сад, все мамкины деньги унесет ветер. А этого мы никак допустить не могли. Мы скакали по этой кирпичной сковороде, боясь покинуть наблюдательный пост и выпустить мамку из виду.
Сколько длилась эта экзекуция, я не помню, как не помню, как мы были спасены.
Я помню неизбывный вкус тающего нежнейшего мороженого, любовно слизываемого нами из нежнейшего вафельного стаканчика, бережно зажимаемого нами в одной руке и счастье, слизываемое нами из него с каждым движением нашего черного от черемухи языка. Счастье такое же бездонное, как палящее небо над нами и такое же долгое, как наш путь назад на пароход.
А если еще учесть, что во второй руке мы с братом держали по второму стаканчику этого чудесного продукта богов!
Мы шли, слизывая по очереди из обоих стаканчиков, боясь повредить их нежную твердь.
Бесподобный вкус которых являлся мощным заключительным аккордом нашего мороженого счастья.
Ела ли мороженое наша мамка, хотелось ли нам пить, что было вокруг?
Тогда для нас ничего вокруг не было, мы лишь еще и еще прокручивали в голове картину начала нашего счастья: мы у прилавка, изо всех сил тянемся на цыпочках к нему- нашему счастью, и тетя кладет нам из деревянной большой бочки мороженое, легко уминая его в стаканчике, чтобы больше влезло.