– Вы чего это? Хотите девку без зубов оставить? И кое-что слипнется!
Я сижу перед своей тарелкой и швыркаю пустой чай. Я боюсь, что мои руки будут трястись, и все подумают, что я кур воровала.
Сейчас я понимаю, что эта фраза – шутка. А тогда, за пару лет до этого происшествия, я услышала кем-то рассказываемый анекдот. И поняла всё с точностью, до наоборот.
Да и куры вышли из сибирского дефицита, уже, когда я училась в институте.
Но мой ум не может сидеть без дела, я представляю свою грешную дырку, всю залепленную конфетами и потихоньку смеюсь. Все видят это! Хруст изгрызаемых молодыми зубами конфет, перекрывает тихий шепот шалмана. Петька просит меня поменяться фантиками, и мы начинаем с ним безденежную торговлю ими.
Все обсуждают, как, у кого, и что слипнется. Капитан давно ушёл незамеченный за гвалтом полудетей-полумужиков, чтобы дать всем без смятения расслабиться.
Моя бабушка разгоняет всех спать:
–Цыть, вы, архаровцы!
Я собираю фантики и мы идем с бабушкой спать. Наша каюта на другой стороне от шалмана.
И добрые волны, которым достается от этого шалмана, снова поют мне:
–Спи! Спи!
Лет десять назад одна неплохая певица-эмигрантка, вернувшаяся после нашего всеобщего поворота назад, в наше новое будущее, вернувшаяся к нам за деньгами и публикой, спела впервые для меня какую-то блатную песенку, где звучало слово шалман. И о том, как некая девица там плохо поживает. И я подумала:
– Милая! Да знаешь ли ты, что такое настоящий шалман?
Шалман затягивает безвозвратно и в нём совсем никак не поживают.
А волны убаюкали нас с бабкой. Мы спим.
Утром я просыпаюсь опять от мощного грохота. Мы стоим на якоре недалеко от эстакады.
На нашем месте стоит огромная баржа. Огромный же кран захватывает своими клешнями бревна и несет их своей стрелой к барже. На барже бревна кажутся еще длиньше и толще. Их укладывают и крепят. Горы штабелей из брёвен растут. Баржа заметно оседает.
Я никогда больше не видела таких исполинов, пахнущих тайгой, смолой и кедром.
Как вскоре перестали грузить и в мамкины трюмы тюки с рогожей и пенькой, пахнущие остро и неповторимо … рогожей и пенькой.
Запах реки, пеньки, рогожи и бревен. Запах тайги вдоль берегов реки. Запах таежных ягод.
И неуловимый запах душевного человеческого братства. Братства неимущих, перед которыми лежали все их общие богатства. Всё это и есть запах моего детства.
Буксир вновь идет по реке и толкает впереди себя баржу с бревнами.
Бабушка вновь печет пироги. Матросы лихо скачут с буксира на баржу и назад, гарцуя в этом искусстве друг перед другом. Но мне не страшно за них. Здесь кругом наша родная река. И нет шалмана. Я стою на носу буксира и разглядываю бревна. Река ворчит рассекаемая таким тяжеленным тандемом.