В мой успех верил и тот самый молодой менеджер, зайдя на следующее утро в кабинет. Прости меня, дружище, но я продал медицину за тридцать серебряников и принял предложение. Менеджер, стал моим боссом, выглянул за дверь:
–Профессор Кови, можно Вас на минуту, он согласен, проходите! – и сел на прежнее место.
Стивен Р. Кови вошёл в кабинет. В ладони он держал кабинетную табличку с моим именем.
–Прежде чем хорошо лечить других людей, нужно самому понять, кто ты есть на самом деле! – с легким американским акцентом проговорил профессор и вкось приладил вывеску с внутренней стороны двери, – Теперь ты сам себе пациент. Ну, что начнем работать? – спросил Стивен и улыбнулся.
Глаза светились светом мудрости, длинные глубокие морщины радостно пронизывали уголки глаз до самых висков, умные складки на переносице переходили в бесконечно высокий лоб, будто показывая отсутствие границ интеллекта, незаметно перетекал в круглую загоревшую симпатичную лысину, без отталкивающего мутного блеска бильярдного шара. Широкая улыбка вихрем разметала все предметы со стола: с глухим громом упал справочник «Видаля», листопадом посыпались тонкие и очень важные для кого-то истории болезни, печать-шаблон «здоров» ударилась об пол и треснула, стетоскоп змеёй зацепился за шею и безжизненно повис. С помощью этого медицинского аксессуара я делал вид при пациентах, что будто что-то там слышу.
–А вот это может пригодится! – успел он прижать указательным пальцем книгу на моем столе. В затишьях человеческих потоков я читал «Педагогическую поэму» Макаренко.
–Кто ты? – спросил меня Стивен Кови на английском.
Я задумался, прикусил губу, что то промычал, не находя понятного для себя ответа. Вопрос оказался гораздо сложнее, чем чудо импринтинга!
–Ноль, как Пушкин в математике! У вас что, даже философию не изучали? Про психологию что-нибудь слышал? Ничего про себя не знает! Ты уверен, что такой тебе нужен? – посмотрел он на молодого менеджера.
Как раз философию в университете мы изучали, и изучали можно сказать даже с «жаром»; но клиническое мышление причинно-следственных связей диалектического материализма клинического мышления, мешало даже зачёт сдать. Немного был понятен Френсис Бекон со своими силами знаний и изучением науки опытным путем. «Долой идолы разума», – точно мой человек; а вот с богом загнул: чего это вдруг, разум взял и победил материю. Основной вопрос философии пока же ещё не решили! Карл Маркс был бы очень доволен такими студентами! Остальные ученые были далеки от моих узколобых понятий. Какой там Конфуций с его парадигмами чести – что китайцу хорошо, то русскому смерть. А даосизм, что за «космическая» элегия бесконечного движения? Однажды в Москве, в магазине «Библио Глобус», открыл том малыша Канта где-то в середине; прочитал одно предложение, на половине второго мозг вскипел, глаза стойко потеряли симметрию; перевернул ещё скибу страниц, эффект тот же: не читабельно! «Нет, Кант мне не по разуму, не поддается никакой чистой критике», – взгрустнул я. Хорошо у Сержа был бородатый и косматый приятель, внешне похожий на Энгельса. Он привел меня к нему в подвал, показал на него пальцем и сказал: «Этот знает!». Я выложил толстую кипу экзаменационных тестов и в десять минут были расставлены необходимые галочки. Да, этот парень действительно отличал империализм от эмпириокритицизма! Серж в нем не ошибся! Тесты были успешно пройдены, экзамен состоялся, а месячный студенческий бюджет в размере трехсот рублей, вложенный в зачетку, определил соответствующую оценку в три балла на этапе устного ответа.