У Уигэна не было ни жалостного обаяния мистера Уикхэма, ни проницательности Дарси, ни невозмутимости его русского коллеги по холодности. Ричард не умел танцевать и ненавидел пустую философскую болтовню светских приемов. И правда, как в погожий летний день можно сидеть в душной, пропитанной провинциальным потом мансарде и обсуждать мировоззрение Гегеля, идеальное государство Платона и политию Аристотеля. Нужно гулять, дружить, любить, служить! Только и этого Уигэн не делал, зато очень много и продуктивно думал. Его раздражало, что люди в спорах самоутверждаются за счет других, но только потому, что сам не мог этого сделать.
Он посмотрел на стол. На бурой дубовой поверхности лежал нераспечатанный и уже запылившийся конверт. «Хм, письмо от родителей. Надо открыть. Хотя нет. Тогда придется писать ответ. Почему у меня все так плохо? Вон, мои друзья из армейского колледжа. У них все есть: и женщины, и деньги. А они ничем ведь не занимаются: гуляют, рассекают на лошадях, кутят, читают непонятные книги и угождают начальству».
Раздался звонок в дверь:
– «Мистер Корнуэлл. Впустить?» – доложил швейцар
– «Конечно!» – обрадовался Уигэн и упорхнул к двери.
– «Я так рад тебя видеть, Малколм! Давно из Эдинбурга?»
– «Нет, только вчера приехал, но только за вещами. Наш кавалерийский полк переводят в Шотландию»
– «Значит, бросаете меня, да? Вот чего стоила наша дружба…»
– «Честно, я устал постоянно это от тебя слышать. Никто же нам не помешает слать друг другу письма и периодически видеться. Ричард, я серьезно. Хватит. Мы и так почти не общаемся, и ты даже не ответил на мое приглашение»
– «Ах, да – рассеяно заметил Уигэн – тогда смотры были»
– «И офицеры, верно, отобрали у тебя чернила?», – начинал выходить из себя чувствительный кавалерист.
– «Ладно, это сейчас не важно. Приглашаю тебя сегодня на прощальный ужин. Я, как ни странно, потому и пришел»
– «Мы с тобой и здоровались-то искренне не часто, так что искренне с тобой прощаться я не намерен. Уж извини» – он произнес слова так, как будто импровизация была хорошо подготовлена, как будто с самого начала ему хотелось язвительно унизить собеседника.
Малком Глаудэлл пожал губами, повел глаза на пол, демонстративно выдохнул и зашагал прочь из этого непонятного дома – светлого, но неказистого вялого. А Ричард Уигэн, скрестив руки на груди и выставив вперед левую ногу, стоял у окна и смотрел на крупные капли дождя, стучавшие по стеклам, как стучат о брусчатку зычные солдатские сапоги на параде. Он был высоким и стройным, со всеми чертами мужской красоты, греческим носом и долговязыми ногами. Красный мундир так шел ему, что он даже дома его не снимал. Уигэн был человек мечтательный. Однако, в то же время завистливый и злопамятный: «Неужели он думал, что я забыл тот обман? Когда он меня на помолвку не пригласил. Черт – тут он ухмыльнулся и повел головой – а еще сказал, что ее перенесли»