–У тебя есть ещё Игорь, – Лидия взяла подругу за руку, чтобы немного успокоить её.
Олимпиада отвернулась, что бы Лидия не видела внезапно навернувшихся на её глаза слёз, вдохнула поглубже, и тихо проговорила:
–Игорь… Я даже вспоминать боюсь о том, что наговорила ему в последнюю нашу встречу. Бедный мальчик, ему и так досталось, а я… Нет, он меня не простит.
–Не думай так плохо о нём, у тебя замечательный сын.
–Да, замечательный. Только всё равно боюсь, что не простит он меня, – с горечью произнесла Олимпиада.
–Ну, что за глупости ты городишь! – искренне возмутилась Лидия, – он ведь писал тебе несколько раз. Если бы не простил, то и не писал бы.
–Я не читала эти письма, просто выбрасывала.
–Ну, ты даёшь…– протянула Лидия, на мгновенье потеряв дар речи, – и адрес ты, конечно, не запомнила.
–Запомнила.
–Так давай съездим к нему.
–Нет! – испугалась Олимпиада, – По крайней мере, не сейчас. Я не переживу, если он отвернётся от меня. В незнании остаётся хоть какая-то надежда на прощение. Вот, придёт следующее письмо, я его обязательно прочитаю, и, если Игорь в нём будет просить меня приехать, тогда и поедем.
Но письмо не пришло ни осенью, ни зимой, ни весной. Детектив, нанятый Олимпиадой, не смог найти следов её внука. Он как будто растворился в пространстве вместе со своей матерью. Получив удручающие известия от детектива, Олимпиада почувствовала такое опустошение, что стояла посреди гостиной с телефонной трубкой в руках, не в силах даже дойти до кресла. Детектив был её последней надеждой, последней ниточкой, последним шансом найти, наконец, внука. Кровь стучала в голове, пытаясь разорвать вены. Вот так люди умирают от горя, подумала Олимпиада. А, может, и к лучшему. Зачем теперь жить? Какой смысл коптить небо? У неё никого нет, она никому не нужна, она ни на что не годится. Мысли одна чернее другой роились в голове Олимпиады. Аптечка. Где аптечка? Надо проглотить всё, что там есть, и тогда точно не откачают. Она двинулась к комоду из красного дерева, и, открыв верхний ящик, стала горкой высыпать в малахитовую пепельницу все таблетки подряд.
Когда первая пригоршня лекарств была поднесена ко рту, Олимпиада вдруг почувствовала на себе взгляд. Не в спину, а в упор. Она подняла глаза. На неё со старой фамильной иконы, написанной на доске, треснувшей и почерневшей от времени, смотрела Богородица. В её взгляде были только любовь, всепрощение и вера. Вот, что ей сейчас нужнее всего – вера. Верить, несмотря ни на что, вопреки всему. Сколько тысяч раз проходила Олимпиада мимо этого святого образа, воспринимая его исключительно как антикварную вещицу, не замечая этого взгляда. Она бережно сняла со стены икону, прижала её к груди и, задыхаясь в рыданиях, стала молить о прощении Богородицу за слепую душу свою, и о спасении Богдана.