–Смотрите! Смотрите, Шериф что-то тащит в зубах! – весело закричала девочка, побежавшая вдогонку за улетевшим далеко мячиком.
Но через секунду, она опрометью неслась в обратную сторону с диким воплем. Из-за ёлки, пошатываясь, вышла Олимпиада, растрёпанная, босая, грязная, с распухшим и залитым кровью лицом, с наплывшими на глаза-щёлочки лиловыми веками, она напугала бедную девчушку до полусмерти.
Шериф гордо положил сумочку Олимпиады к ногам хозяина и сел, ожидая похвалы. А мозг женщины, еле стоящей на ногах, удостоверился, что её заметили, что помощь теперь близка, принял решение отключиться, чтобы не мучить более свою хозяйку. Олимпиада ещё мгновение пыталась держать равновесие, но сдалась, лишилась чувств и рухнула на землю лицом вниз, как бревно.
Только через неделю Олимпиада очнулась в одноместной палате реанимации. Возможно, травма повлияла на перестановку ценностей в её жизни. То, что внутренний мир её сильно изменился, было совершенно точно, и ощущала это она в полной мере. Мысли о том, чтобы посмотреться в зеркало ни разу не возникло. Ей было глубоко наплевать на то, что половина головы выбрита наголо при операции, что таксист украл не только деньги, но и все украшения, некоторые из которых стоили больше, чем его машина. Её мучило другое незнакомое чувство, не отпускающее ни на секунду. Это было чувство вины, такой страшной и тяжёлой вины перед сыном, внуком и Светланой. А ещё – вины перед Игорем. Она, как снежный ком, обрастала усиливающейся тревогой за судьбу Даньки и страшными предположениями, о том, что могло с ним произойти. Ей самой такие чувства были вновинку. Ещё никогда её так не пугала неизвестность. Как справиться с этим, она не знала.
Лидия примчалась к ней прямо из аэропорта. Олимпиада была ещё слаба, мало разговаривала, не могла долго смотреть на свет и от этого часто закрывала глаза. Она просила подругу что-нибудь почитать, рассказать о своих поездках, переводах, о чём угодно, лишь бы заполнить тишину больничной палаты. А когда Лидия уходила, Олимпиада боялась ночи. Боялась, что снова потянутся вереницей мысли одна страшнее другой: а что если Светлана с Богдашей попали в руки такому же зверю-таксисту? Да мало ли что могло произойти с ними в большом чужом городе. Есть ли шанс найти живым хотя бы внука? И во всём этом виновата она сама, позволив себе, как всегда, решать за сына. В такие минуты Олимпиаде совсем не хотелось жить, но, не выполнив просьбу Святослава, она не могла просто так уйти.
–Знаешь, – сказала Олимпиада в один из вечеров, когда Лидия уже собиралась уходить, – врачи говорят, что я пять дней в коме провела. Может быть, и в коме, только мозг мой не отключался, он работал, не отвлекаясь на всякую ерунду, вроде той: подходит ли шляпка к костюму, костюм – к туфлям, а помада – ко времени суток. Я даже думаю, что многое вижу теперь по-другому. Не знаю, что это было, кома или генеральная уборка в моей голове, только я всё очень чётко поняла. Я поняла, что Бог наградил меня тем, что нельзя купить ни за какие деньги: любовью родных, доброй семьёй, прекрасными детьми, такой подругой, как ты. И именно это ценнее всего. А что ценила я? Своё мифическое высокое положение жены видного учёного и дочери лауреата Нобелевской премии. Так я сама руку к этому не приложила. Я гордилась не своими детьми, а старинными картинами в нашей гостиной, бриллиантами, мебелью из княжеских покоев, а ведь всё это – тлен, барахло. Тогда судьба подправила мне мозги, отняв Святослава, но оставив его кровиночку, его сыночка, дав тем самым последний шанс на исцеление моей души. А что сделала я?.. Отмахнулась от него. У меня было всё, и я сама всё разрушила. Если бы я умерла там, в лесу, то мне была бы прямая дорога в ад, и тогда я не встретилась бы со Святославом. Он сейчас в раю, я уверена. У меня есть ещё только один шанс, чтобы встретиться с ним там, на небесах. Я должна найти внука и отдать ему всё, всю любовь, которая, оказывается, у меня тоже есть.