Внутренний голос протестует, говоря, что я хочу, чтобы он очнулся не только поэтому, но я подавляю его. Ничего больше просто не может быть.
— А знаешь… — я замолкаю. — Тебе не кажется, что пора выйти из комы? Я тебе сока принесла. Свежевыжатого апельсинового. Ты ведь его любишь?
Я беру Ахмеда за руку и не могу поверить тому, что чувствую: он едва ощутимо сжимает мою руку. Быстро перевожу взгляд на его лицо и замечаю подрагивающие веки. Достаю телефон и звоню доктору, чтобы сообщить, что пациент пришел в себя, ведь такая реакция точно не может быть итогом мышечного спазма.
Виктория
Едва Ахмед приходит в себя, меня оттесняют на второй план. А когда в комнату приходит несколько мужчин-докторов, и вовсе просят покинуть помещение. При этом Людмилу Александровну оставляют. Конечно, она же медсестра.
Первое время я хожу под дверью и прислушиваюсь к тому, что происходит внутри. Увы, мне слышны только обрывки фраз и мужские голоса. Медсестра, видимо, молчит. Мне же важно услышать его, но его не слышно. То ли он ослаблен после комы, то ли просто говорит так тихо, что через дверь не услышать.
Я не знаю, почему так остро реагирую на то, что он очнулся, ведь мне, по сути, это и неважно. Должно быть, конечно, немного радостно, ведь я не попаду к Стасу, но внутри сердце сжимается сильнее, а ладони немного покалывают, так что приходится сильнее вжать в тонкую кожу ногти.
Когда дверь открывается, я поворачиваюсь к ним и жду, что мне кто-то что-то скажет, но доктор, что вышел из комнаты, едва взглянул в мою сторону. Он скрывается за лестницей, а я все так же стою и жду. Хочу знать, что с ним, ведь я действительно старалась, сидела рядом и не просто наблюдала за ним, я хотела, чтобы он вышел из комы, да и доктор настоял на моем присутствии. Неужели сейчас я уже никому не нужна?
Следом за доктором появляется кто-то еще, он заходит в комнату и так же не смотрит в мою сторону. В конце концов, я просто иду к себе. То, что обо мне никто не вспомнит и так понятно. Да, это безумно обидно, но идти к нему, унижаться и стоять у двери, как провинившийся котенок, я не стану.
К вечеру, когда шаги за дверью стихают, я решаюсь выйти к ужину. Спускаюсь на первый этаж и иду на кухню. В гостиной, где мы раньше ели с Ахмедом, за все время я не была ни разу, предпочитая есть на кухне вместе с Марко или Тамарой Петровной.
— Привет, — Марко, как всегда, на месте.
Он улыбается и выглядит так, будто его жизнь вновь обрела смысл. Я понимаю его веселье. Все это время весь персонал жил в напряжении, не зная, что делать: то ли искать новую работу, то ли молиться, чтобы их хозяин поправился.