Надо было действовать. Не руками. Не ногами. Не голосом. Не сердцем. Не членом. Не глазами.
Чем-то в себе, о чём раньше ты и не догадывался. Вот сейчас мне захотелось открыть заново то великое время.
А?
Ночь, твоя воля!… Возвращаться перед рассветом, в самый тёмный час. Видеть бродячих собак калачиком в палой листве. Нужно обойти общагу, и забраться в форточку душевой.
Если повезёт. Если не, — тогда по водосточной трубе на второй этаж. В окно общей кухни. За каждым жестом тянется запах промытой ветром одежды. Тусклый пол общего коридора. Тускло-зелёные, отсвечивающие масляно, стены.
идти тихо. за окнами бродячие псы свернулись калачиком в палой листве.
пустота в яйцах.
тёмно-янтарные поля сердца. смуглый вздох души. когда они все спят, разрываешься: хочется охранять, как пёс, их покой и — хочется ускользнуть дальше. пока они не видят. пока они далеки в своих снах.
они все. Баба Катя на вахте, откинув голову на спинку кресла с открытым ртом. Похожий во сне на грека кудрявый сосед на койке. Солдаты в вагонах катятся на юго-восток. в час, когда все спят в своих снах, как на послеполуденных августовских наклонных чердаках, — все спят, и земля спит — лишь белёсо-фисташковое испарение её движется к туману меж мирами, ох бля! просыпайся, не спи! — только в этот час, если не спать, увидишь печальный оскал того, кто вырастает из сонной тиши всех спящих. только тогда увидишь мертвого вора с губами голодными цвета испорченного вина. с ласковым жалостным ртом вора. он бесшумен, как испарения, как испарина незаметен на тебе, нашаривая своим слепым взглядом что-то в тебе, — и! внезапная острая боль слева. внизу живота. час посещений.
он навещает домашних животных.
чужих домашних животных.
он — лишь один из многих.
тайком.
Не спать!
Время не спать!
Вышел к умывальнику. Сидя на корточках и упираясь спиной в стену, курил, ни о чём не думая, и разглядывал муравьёв, сновавших по грязноватому кафельному полу. Здесь никогда раньше не было муравьёв, и я всё смотрел, как в зыбком шелестящем ритме суетились они по тускло отсвечивающим кафельным плиткам, по плитам давно разрушенных храмов, в пыли безлюдных закатов; их бег не прекращался и под ночным светом пустынных звёзд, и под удаляющуюся военную музыку, обрывки которой — со свирелью, барабаном — эхом алюминиевых репродукторов всё слабее и слабее доносил ветер, и ветер крепчал, и всё чаще стал приносить тучи пыли, а потом пылью заволокло всё небо и сделалось темно, а муравьи всё продолжали сновать загадочным узором, почти неразличимым в сгущавшейся тьме. и когда я вернулся оттуда и встал, я уже что-то знал.