Потом свалил Толстец с Сестричками. Толстец даже не пытался объяснить повод. Чё объяснять? Его лицо было расфокусированным от многодневного страха.
Потом — Эрик и Сей. Потом уехала Потапа, на прощание пытаясь улыбаться ободряюще. Но на лице выходила лишь лихорадка — быстрей оказаться не здесь, быстрей, быстрей… Но вдруг впервые за несколько лет приехал Чубатый. Самый младший из нас. Я доверял его необъяснимо здоровой — юной — интуиции. Он предолжил кормить Вертолёта чабрецом. Для прояснения сознания.
Он был против того, чтобы сдать его в дурку. Мы все тоже не хотели этого. Но Вертолёт горел, и затушить этот пожар мы не могли. Да и в дурку как?! К тому времени это уже была другая страна, здесь мы были иностранцами. Далеко от города, телефона. Нет проезда. Как скорая могла бы проехать и найти нас? Все свои документы и одежду Вертолёт сжёг в костре. Вертолёт — потому что он решил уйти. Отсюда и в вечность.
С этой вот поляны взлететь и раствориться. Он расставил, как крылья, руки, прикрыл глаза и с очень сложным лицом встал так. С полчаса мы с Потапой наблюдали. Чуть не застыли вместе с ним. Лицо его было настолько сложным и с таким сладостно-божеским оттенком… Стрёмным.
Мы осторожно спросили:
— Ты чего это так застыл, Серый?
И он сказал чего…
В тот день мы его как-то отговорили.
Повели купаться, головушку остудить….
Это всё солнце, это августовское солнце…
Может, Вертолет на этом и остановился бы тогда. Но вечером того же дня, после заката, мы похоронили Космоса.
Вернее, тогда он ещё был Морозом.
Космосом стал после похорон. За день до этого Мороз попросил меня научить его петь.
— Ты, ну я очень хочу научиться! — упрашивал он меня, указывая рукой на своё горло. Его голос — высокий и очень негромкий, ну — отмороженный! — действительно никак не вязался с его телом завязавшего штангиста. И вот мы завернули его в золотисто-коричневое покрывало и понесли хоронить.
Кряхтя, понесли наверх, к яме. Тётечки расстарались вовсю: повязали платки, запричитали по полной программе, особенно Валли. И Потапа шедеврально исполнила «Ой, на кого ж ты мэнэ покидаии-ииишь!» Девушки расчувствовались, и вой стоял — мало места!
Сельские похороны в апогее. Потом мы положили его в могилу. В ней за все эти годы перележали все наши. Мы закидали Мороза ветками. И малость, для порядка, подзасыпали землёй.
И спустились на поляну. Обычно, отлежав в яме своё, «покойный» сам выбирался из неё. И, обновлённый, спускался на поляну к костру. Мы занимались своими делами, и думать забыв о Морозе в могиле. И вдруг, в разгар ужина — на всё побережье — раздался немыслимой раздирающести и громкости вопль.