К полуночи известия, одно другого тревожней, начали поступать с фронта. Вспыхнувший артиллерийский бой усугублял тревогу и растерянность. Все, толкаясь, вырывая друг у друга трубку, жаждали собственными ушами слышать, что говорят с позиции.
Полевой телефон жужжал:
– Летательные машины засекают батарею за батареей, и они вынуждены умолкнуть. В нескольких местах все ряды проволоки уничтожены. Паника растет. Намерение врага до сих пор еще не выяснено, и неизвестно, что это такое – давление на фланге, демонстрация, ловушка или осуществление задуманной операции?
Комиссары, – лица их стали серыми, чужими, – переглядывались.
– Что же будет? Что?
– А вы же два часа тому назад говорили, что Адриан бездарность! – с холодной, тягучей злобой наседал Рангья на Дворецкого.
– Позвольте, товарищ…
– Да что – позвольте! Вы объявили себя главкомом, мы вверили вам себя, свои жизни, а получается…
– Ничего не получается, – огрызался Дворецкий.
Но уже все кругом напирали на него с искаженными лицами, поднятыми кулаками. Того и гляди, начнут бить… Желавший отвести от себя грозу, Дворецкий нашелся:
– Товарищи, хотя положение наше далеко еще не катастрофическое, однако мы должны принять меры в самой столице. Эти меры – прежде всего избиение всей буржуазной сволочи. Кстати, я ловким маневром почти всю ее вывел на улицу. Я сейчас отдам приказание, чтобы все буржуи, без различия пола и возраста… Я мигом слетаю на машине в главное политическое управление и сейчас же вернусь, – и Ганди уже бросился к дверям, но здоровенный матрос Казбан, комиссар по морским делам, вырос на его дороге.
Они столкнулись, Дворецкий увидел на уровне своих глаз полуобнаженную грудь Казбана с выбритой шерстью и почувствовал ударивший ему в нос запах – смесь пота и пудры.
– В чем дело, товарищ Казбан?
– А в том, товарищ, – незачем беспокоиться! Вот вам телефон, звоните сколько влезет… Чего-чего, а избивать буржуев с превеликой охотой будут и по вашему телефонному приказанию. Не так ли, товарищи? – искал сочувствия Казбан у «маркитантки» Вероники, у Рангья, Штамбарова, у всех остальных.
– Правильно, товарищ Казбан, правильно! Зачем же, когда телефон есть!
Тщедушная фигурка Дворецкого вспыхнула благородным негодованием.
– Товарищи, это, это недопустимо. Вы оскорбляете меня самым недостойным образом. И, наконец, я, мое положение… Я взываю к нашей революционной дисциплине.
– Взывайте лучше в телефон, – бесцеремонно перебил его Казбан, – время зря уходит на болтовню…
Пожав плечами с видом несчастной жертвы, Дворецкий трясущимися пальцами взялся за трубку. Но в этот самый миг вновь зажужжал полевой телефон. И все притихли. Сталкиваясь плечами и головами, потянулись к маленькому круглому отверстию, глухо жужжащему, как майский жук.