Любовь не бывает легкой. Промокшее кровью сердце топило в своих мыслях. Воспоминание разливов былых чувств отдавалось оторванным смытым счастьем. Он не мог ответить сам себе, что было больнее – потеря фантома неоформленного ребенка или то, что его мнение в этом действе не значило ничего.
Он ехал, ни о чем не думая, прерывая тупую боль. Скоро ее не стало. Тренировки действительно помогали. Уже почти без резей в желудке вспоминал Владимир эпизоды, ставшие самыми страшными за его жизнь. Особенно самый душераздирающий – как он подбил вражеский самолет, а тот упал на своих, русских… В уши долбила безобразная музыка непрекращающихся ударов, взрывов, воя снарядов и совмещенная краткость разнородных выстрелов, оглушенность неверия, небывалость происшедшего. А он стоял, разинув глаза, как зверь на заклании, как человек, потерявший душу. Тупой взрыв боли пришел после понимания, через несколько мгновений став невыносимым, гнущим, выворачивающим. Яркий ветер трепал спутанные волосы, словно хотел вырвать их с корнями. Он не видел своего посеревшего лица без единой теплой эмоции, лица человека, у которого ничего не осталось кроме страшных глаз, округленных, как вся планета в ее жилках питательных рек.
Он высунул голову в окно тамбура, а кепка сорвалась с головы и с бешеной скоростью вырвалась на волю. Фуражку было не жаль, Владимир усмотрел в этом добрый знак. Словно сошли на нет беды, преследующие несколько прошлых лет, расчистился для новых свершений горизонт. Сделать над собой усилие и забыть было не так сложно – он уже начал пеленать дымкой отдаленного более страшные и долгие вещи, предшествующие этому краху. Но порой они всплывали с новой неожиданной силой, да еще изуродованные фантасмагорией горьких красок с полей сражений.
Дарья была окутана своим мирком. Так же как Влада, как почти все… Гнеушеву стала невыносима эта мысль. Узость мышления людей и неспособность добить им, что кому-то их поведение кажется вопиющим, скосили его сильнее предательства. Ему было гадко, гадко и противно. С другой стороны, Владимир мог прислушиваться лишь к своей совести и надеяться, что она верна. Может ли хоть один человек быть до конца уверен в правильности своего пути и успехе странствий?.. Быть может, Владлена и Дарья чувствуют так же, ничего не терзает и не мучает их, а они злы на него и считают испорченным… Вот корень всех человеческих недомолвок. Ему оставалось только уйти и искать тех, кто поймет. Или тех, кто будет мыслить равно ему.
Дарья была остроумна, да, но при этом не понимала примитивного. Духовность и мудрость, о которых так много говорила Владлена, в последней заменялись острым проницательным умом. А на войне Гнеушев четко усвоил, что сердце в человеческом существе превыше всего. И даже если он необразован и не обучен манерам, с таким общаться приятнее, чем с накрученными снобами, смеющимися над теми, кто их недостоин. Смеющимися отчего? От собственной законченности, совершенства? Не понимающие собственной ущербности, они гнили сквозь дорогие ткани, убежденные, что начитанность и гладкая кожа делают их выше людей с огромным сердцем. Книги ничего не дадут тем, в ком изначально ничего не было, кто, развиваясь, забыл о развитии. Истинно совершенному человеку не к чему доказывать свое превосходство, и уж тем более он не станет без причины трогать тех, кто ниже его.