– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Скловский своим многотонный голосом в антракте.
– Мне нехорошо, Витя… Поедем домой?
– Еще не хватало. Соберись.
– Витя, – взмолилась Женя и решила открыться, чутьем понимая, что не надо, но идя на поводу потребности в жалости. – Это из-за аборта.
– Болит что-нибудь? – насторожился Скловский.
– Нет…
– Ну, нечего тогда. Глупости. Совсем раскисла, мать. Идем.
И он повел ее обратно.
«Потакание женским капризам. Заигралась девочка. Инна так не распускала себя… Старая закалка», – неодобрительно думал он, пока Женя старалась сфокусировать взгляд на сцене.
Облегчение было лишь спящей собакой. Размазалась боль где-то глубоко в ней, в хитросплетениях органов, и давала о себе знать. Чем дальше, тем снова сильнее и сильнее.
В шикарном туалете Женя, оправившись от приступа дурноты, посмотрела в зеркало на себя, растрепанную, жалкую, некрасивую и подумала, насколько абсурдно происходящее. Вместо боли и жалости к себе это вызвало лишь приступ циничной горечи. Она изуродовала себя, что забыться не может и невесть как еще отзовется в будущем – мысли об этом жестоко драли изнанку кожи, – а теперь должна думать о платье, о ничтожнейшей проблеме, которая может колыхать лишь людей, которым не о чем больше беспокоиться… И несмотря на признание этой нелепицы она боялась испачкать ткань, загораживая ее от струй из крана, как будто это имело значение, как будто старые привычки еще властвовали над ней. Как-то по инерции, инстинктивно она продолжала жить, не учуяв, что жизнь эта самая уже не приносит прежнего вкуса. Так зачем было цепляться за нее?
Владимир, заглянув за Владой в квартиру Скловских, случайно столкнулся с самим. Так как статус его по отношению к хозяйской дочери был неясен, Скловский окинул пришельца изучающим взглядом поверх очков и начал неспешную беседу с подковырками. Одет он был в простую добротную рубаху без вычурностей, узоров, хитростей, как и все в то время упрощения. Казалось, был не загружен и распахнут, как и его дом.
– Влада ничего почти мне не рассказывает об университете… Быть может, хотя бы вы меня просветите?
– Да ничего особенного… – замялся Владимир, переминаясь с ноги на ногу.
– Что же, совсем ничего показательного? Даже никаких казусов?
– Да наш преподаватель таскает спирт из лаборатории, – улыбнулся Владимир, вспомнив первое яркое пятно.
– И тебя это не смущает? – сурово глянул на него Виктор Васильевич.
– Конечно, с точки зрения ммм… морали, это нехорошо, но… Он хороший человек. И докладывать на него, сами посудите… – Владимир почувствовал, как вспотели его ладони. Врать не хотелось, но правда перед ее отцом, да еще и в такие времена… Он явно попал впросак, но выкручиваться было паскудно.