Поцелуй словно опалил уголки губ. Взгляд Влады выжег глаза, въелся в них.
– Ты пропитываешь, пронзаешь мои мысли, растворяешься в них, прорастая во мне. Нет уже разницы между работой моего мозга и твоим образом. Это как наваждение, наркотик, – сказал Владимир, едва сдерживая сбитое дыхание.
Она лишь фыркнула в ответ, спрыгнула с дерева и пошла не слишком быстро. Владимир смотрел ей в след и с кровью, бросившейся ему в лицо от ярости и глупости собственного положения, думал, почему эта бука так въелась в его разум. С другими она была иной… милой, непосредственной, но только не с ним! Мрачный запах тины раздавался в июньском тумане и бесил его. Уже год он привязан к ней, год в неизвестности, на взводе, с трепещущим сердцем ждет ее вердикта. И так он, натыкаясь на какую-то едва уловимую стену, возводимую девушкой, не говорил с ней каждый день, не бился в закрытую дверь. Она ее и не закрывала. А теперь закрыла? «Ну как же я ее оставлю, если она мне так нравится?» – неслось в нем несмотря на гордость. Это было против элементарных законов существования.
На следующий день он с колотящимся сердцем и непобедимым желанием знать слушал, что Влада в ужасе, что все зря. И лучше бы он молчал. Реакция вышла досадно холодной, и Владимир вынудил Владу на признания.
– А это честно? – раздосадовано спросил он несмотря на боль и обиду.
– Мне просто жаль, что теперь не будет все как прежде.
– Правда жаль или ты этого хочешь? К чему тогда это все было, почему ты не обрубила все раньше? Как будто не понимала, что я хочу.
По свернувшемуся взгляду Владимир догадался, что причина в обыкновенном безразличии. Все скомкалось. Он и до этого чувствовал ее отдаление и не понимал причины. И пошел на рожон вопреки предчувствиям и опасениям.
– Война, война! – истошно крича и захлебываясь от испуга и выдернутости, незнания, оглушенности, стуча искромсанными ступнями о деревенскую пыль, бежала к даче Скловских баба, помогающая Жене вести хозяйство.
Женя, в легком ситцевом платье сидя у окна, по-мальчишески свесив с подоконника ногу на улицу и смачно, с явным удовольствием жуя яблоко, вытаращила на нее глаза, пока та, маша платком и теребя отвисшую шкуру у подмышек, пронеслась мимо переворачивать жизни оставшихся соседей. Завистливая прелесть дня, удивленных огнем рек смешалась, спуталась, стала пахнуще-опасной, отталкивающей.
Не меняя выражения лица, Женя неуклюже скатилась с подоконника и неуверенно скрылась в глуши теневого даже в такую жару дома. Просто и скромно, освещающе она была одета, с голыми беззащитными ногами, почти без обуви…Весть эта не была для Жени неожиданной – войну все чуяли, каждый исподтишка боялся, особенно после сентября тридцать девятого. Проводились повсеместно даже учения по химической защите. Вера в мощь своей страны и пакт о ненападении не могла пересилить знания, что немецкие войска совсем рядом. Но даже прогнозируемое оказалось поражающим. Она чувствовала себя распростертым на полу ребенком, не знающим, что с ним будет и чувствующим, что будущее от него не зависит.