Женя была замужем каких-то пару месяцев, и первичная к Виктору Васильевичу настороженность, некоторая боязнь, сконфуженность от собственной незначительности, робость и чувство гадливости оттого, что так сильно была влюблена в его сына и так глупо его ждала, уступали место ослепленности и полнейшему сладостно-православному подчинению. Удивление, что она вообще оказалась замужем, улетучивалось. Все произошло скоро и скомкано, она даже не успела одуматься, когда мать, воя от восторга, собирала ее в ЗАГС.
По вечерам в спальне она всегда оказывалась в полном подчинении, не смея, да и не желая даже издать жалобу или предложение. Пока он с остервенением, а подчас и просто грубо совершал свой обряд превосходства над ней, Женя испытывала чувство, похожее на растворение в солнце.
В семье их царила идиллия.
Удовольствие от физического утверждения любви Евгения Скловская получала мало, да и, даже получая, обращала на него немного внимания, целиком сосредотачиваясь на чувстве благодарного служения, которое бывает у очень добрых женщин, удачно вышедших замуж. Моральное удовлетворение оттого, что он, насытившись и замерев над ней, доволен, было нестерпимо сладостно. Засыпая на твердой лапище мужа и чувствуя острый запах самца, источаемый его железами, Женя в блаженной усталости касалась губами его шершавых запястий.
В их первую ночь в качестве супругов Виктор явно раздражился затянувшимся праздником и присутствием гостей, не собирающихся убираться. Он спокойно, но безапелляционно распрощался с ними, поблагодарив за присутствие и пожелав всех благ – партийный начальник был безупречно, удушающе вежлив. Затем, крепко обняв свою безмятежно улыбающуюся жену за талию, резко поднял ее на руки, и, чувствуя ладонями шебаршение легкой скользящей ткани ее скромного белого одеяния и исходящее от Жени тепло, которым она просто светилась, понес на постель, услужливо расстеленную домработницей. Он не спешил, не покрывал ее тело опережающими комичными поцелуями, как неопытный мальчик, уже не способный сдержать себя, все делал выверено и точно. Невольно перед ним восстал смутный образ первой жены, не заморенной еще тощей женщины с потухшим взглядом над темными тенями, а той, какой она была, когда происходило то же, что теперь. Тогда сам он был не слишком опытен, торопился, причинял ей боль, злился, чувствовал себя ничтожным… С тех пор Виктор так изменился, что недоумевал, когда вспоминал о себе юном, считал того мальчишку другим человеком. Теперь-то уж никто и ничто не способно было убедить его, что он неправ, заставить чувствовать себя не в своей тарелке. Он безмерно гордился собой за ликвидацию тех юношеских заблуждений.