Телесная близость остудила его пыл, Гнеушев понял, что Владлена такое же животное, как и все остальные. Подобное между двумя истинно любящими существами укрепляет союз, сочит его новыми красками и вкусами. А, поскольку его раздражение к Владе лишь нарастало в последнее время, он не испытал ничего, кроме скупого, до смешного быстрого и однобокого удовлетворения физического характера и мрачного злорадства, что эта неприступная во всех отношениях едва ли не безупречная девушка дрожала от боли и жажды неопознанного под ним. Совершив абсолютно обычный акт, он самоутвердился как мужчина, и сознание этого не могло не наполнять его расслаблением и чем-то приятным, похожим на самодовольство. Владимир не винил себя за эти чувства и не выискивал в своем поведении белых пятен. Он не желал быть безупречным и даже гордился, что не позволит больше так одурманить себя. Владимир догадывался, что не стал для нее близким настолько, чтобы она прощала его слабости. И прежняя обида даже теперь отдавалась в его налитом размышлениями сердце.
С улицы веяли невыразимые запахи юной весны, не весны даже еще, а ее преддверия, не затронутой зноем или тленом красоты. И неожиданно Владимир испытал наслаждение, невиданное, несколько лет им уже позабытое. Это было освобождение. Словно в сотни раз усиленное ликование и облегчение от выпускания из рук давно тяготеющего груза, придавливающего, не дающего думать ни о чем кроме него. Неопрятные слова вносили некий сумбур в и без того разнузданные мысли.
Какая-то несовместимость преследовала их, и при всем интересе с обеих сторон, при всей схожести взглядов и механизмов чувствования они, соприкасаясь, притираясь до крови, не могли создать нечто по-настоящему стоящее, притягиваясь и отталкиваясь всякий раз.
Раньше он щадил людей, размышлял, вправе ли он…
Владлена многое переосмыслила на войне, но Владимир не желал знать об этом. А она из гордости не стала говорить. Да и что говорить? Война меняет людей, но не лепит их заново. Какие-то качества уходят, приминаются, какие-то остаются, пухнут, но радикальные перемены маловероятны. И если он сейчас рычал и с горечью смеялся, это было в нем, только пряталось очень глубоко.
Занесенные грязью грузовики, выкорчевываемые из тянущей тины вагоны, под ногами каша из дождя и глины с песком. Все какое-то громоздкое, неуютное. Неподходящее. Да и жизнь такая же. Увязал Гнеушев в раздолбанном дождем болоте из дороги уже долгое время. Преследовал его запах немытых тел и нечищеных зубов.
Под открытым небом спали они даже в каких-то темных пустынных лесах, в землянках холодными ночами, беспрестанно ломило суставы, срывало спину, глаза болели от недостаточности света. Не было ощущения защищенности, сохранности и необходимого одиночества в такие ночи, чтобы хотя бы оправиться и собраться с мыслями. Различая самолеты чернильного неба, монотонно, меланхолично, с какой-то обреченностью усталости думал Гнеушев об одном – когда все это кончится… Словно пронзала, выходила с потом наружу эта мысль, и страшно становилось от реальности происходящего, оттого, что не герой фильма или книги, а он лежит здесь под снарядами, что думает все это… Луна с берегами, холодное шелестящее дуновение благоухающего неопознанными амбрами ночного ветра не освобождали от этого пронзительного ощущения бытия, обреченности на холоде ночью. Когда война проклятая кончится?..