Воздух Парижа пах Керенским. И Лениным - тоже. Только, в отличие от русского примера, соответствующий Ленин пришел из Германии.
Сейчас принято ругать Гитлера - не хочу хвалить его и я. Но все-таки думаю, что победа Гитлера обошлась Франции дешевле, чем обошлась бы победа Торреза. Впрочем, есть шансы и на обе победы: после гитлеровской еще и торрезовской. Но какое дело до всего этого питекантропу? Уже по одной емкости своей черепной коробки он не в состоянии вместить в себя никаких мыслей о последствиях, маячащих дальше его собственной эпидермы. Если бы это было иначе, - подонок не был бы подонком, он был бы нормальным членом нормального общества, он не опустился бы "на дно" буржуазного общества и не полез бы на "вершину волны" революционного. Современная криминология давно уже сняла романтическую тогу с обычного преступления. Но современная историография еще не сделала того же по отношению к социальным преступлениям. Однако, грабеж и убийство не перестают быть грабежом и убийством только потому, что число их увеличивается в сто тысяч или в миллион раз. Но если бы историография стала бы на точку зрения криминологии и грязную уголовную хронику великих революций так и подала бы публике - как грязную уголовную хронику, а не как романтические, хотя и кровавые взлеты в надмирные высоты - то что тогда стало бы с кафедрами, тиражами и гонорарами?
Я очень хорошо понимаю, моя характеристика деятелей революции наводит читателей на унылые мысли о моей революционности, пристрастности, односторонности и прочих таких нехороших вещах. Да и сам я, переживая десятки лет вот эти впечатления, много-много раз пытался установить: в какой именно степени я сам являюсь жертвой оптического обмана. Да, я "обижен" революцией. Да, я с юных лет моих "отбросил революцию", как и революция отбросила меня.
Естественно возникло некое "общество взаимной ненависти" - моей к революционерам и революционеров ко мне. Но, вот, я все-таки и до сих пор как-то жив. Сотни тысяч, а может быть и миллионы людей, "принявших революцию", давно отправлены ею на тот свет - вот вроде Троцких, Бухариных и прочих. Дантон по дороге на эшафот орал благим матом: "в революции всегда побеждают негодяи!" Надо предполагать, что Дантон знал кое-какой толк в революции - хотя надо также предполагать, что он перед этим ничего не говорил о негодяях, отправляя на эшафот других людей. Робеспьер, пытаясь накануне 9-го термидора получить свое слово в Конвенте, орал: "председатель убийц, я требую слова!" - дня за два он, вероятно, не назвал бы Конвент сборищем убийц. Но, вероятно, Робеспьер тоже кое-что понимал в механике революции. Фуше русской революции, председатель ВЧК-НКВД, Ягода, был расстрелян потихоньку - без жестов и речей - и мы так и не узнали его последнего слова об убийцах и негодяях - большая потеря для будущих профессоров истории русской революции. Но, во всяком случае, моя характеристика революции более или менее совпадает с характеристиками Дантона и Робеспьера, Троцкого и, вероятно, Ягоды. С той только разницей, что для Дантона "негодяи" начинались как раз после него самого. Для Робеспьера также начинались "убийцы", для Троцкого - "узурпаторы и убийцы", для Ягоды - уж не знаю кто. Чекисты, что ли? Я же считаю негодяями, убийцами, насильниками и вообще сволочью их всех: и до их казни и после их казни. Ягода - до своей гибели - убил миллионы людей и Троцкий организовал убийство этих миллионов, - Ягода был только "фактическим исполнителем". Все они - все, - строили организацию человекоубийства и восторгались этой организацией, пока она не потащила на эшафот их самих. И только тогда, на пороге этого эшафота, когда все равно - все уже пропало, - они выкрикивают свою предсмертную правду о негодяях и убийцах.