— А ты как думаешь, хммм? — ответил он и, высвободившись из ее рук, приподнялся.
Не отрывая взгляда от пальцев, он небрежно провел ими вверх по центру ее груди.
— Ты думаешь, я стоял у твоей двери с ножом? Что пока ты спала, нависал над тобой с подушкой в руках? Как считаешь, лежат у меня сейчас в машине мешки для мусора, скотч и пила?
Эмма снова закрыла глаза и попыталась отогнать подступившую боль.
— Нет.
— Нет, — согласился он. — Весь остаток ночи я о тебе и не вспоминал. Забыл о тебе, пока на следующее утро ты не объявилась снова. В машине ты безостановочно болтала. Знаешь, а ты часто так делаешь. Это вроде как портит твою маску крутой девчонки.
— Это не маска.
— Так говорят все обиженные жизнью девушки. Ты со мной разговаривала. Ты меня понимала. Ты разожгла во мне любопытство. Ничто не возбуждало моего интереса. Тебе это удалось.
— Значит, нет. Даже потом…?
— Нет. Ну, может быть немного, где-то посередине, когда ты не могла заткнуться. Когда ты меня поцеловала. Я знал, что ты все испортишь, знал, что сломаешь меня. Мне хотелось тебя придушить. Совсем немного. Настолько, чтобы ты меня боялась. Страх — это самое лучшее. Он сосредотачивает внимание. Рождает стимул. «Необходимость — мать изобретательности», но что вызывает необходимость? Страх. Сильнее всего тебя любят тогда, когда боятся. Когда смотрят на тебя, потому что их жизнь у тебя в руках. Ты становишься для них всем миром. Становишься Богом, — его голос понизился до еле уловимого дыхания, и он поцеловал ей грудь.
— Церковью, — прошептала она его имя, наконец-то всё поняв.
Он кивнул.
— Это имя дала мне мать. Она пыталась выбить из меня странность. Нашла мой дневник. Вот тогда она и стала называть меня Чёрч. А потом ушла.
— Потому что она тебя боялась.
— Да, потому что боялась.
— А вдруг…? — Эмма опомнилась, так и не договорив.
Они с ним были родственными душами, в этом она уже не сомневалась, но некоторые вещи все же не следует произносить вслух.
«Или, может, мне не нужно произносить слова вслух, чтобы он их услышал».
— Я никогда тебя не убью, — прошептал он, а затем медленно провел языком от основания ее грудины до самого горла. — Сколько бы ты меня ни умоляла.
— Почему?
— Потому что ты и так уже дала мне то, чего я больше всего хочу. Ты меня любишь и боишься. Ты лучшее, что я видел в своей жизни. Как я могу себя этого лишить?
По ее щеке скатилась слеза. И ее он тоже слизал своим языком.
— А ты меня любишь?
— Эмма, — отстраняясь от нее, вздохнул он. — Ты вообще обращаешь внимание на то, что я говорю?
— Иногда мне кажется, что я только на тебя и обращаю внимание, — ответила она.