— Их там нет. И нет, я вам их не дам, — заявил гоблин, скрещивая руки на груди.
НА-ЧА-ЛОСЬ. С Зори такое бывает в период обострения его патологии. «Гиперопека» называется.
— Зори, — мой тон был настолько ласковым, что любой другой бы уже зарезался сам, во избежание более тяжких телесных повреждений.
Но у Зори обострение. Он сейчас и по углям за мной пойдет с тарелкой супа в руках. Все вынесет, если я соглашусь покушать, поспать и надеть теплые носочки, связанные этой зимой.
— Не отдам! Не отдам! Не отдам! — упрямился гоблин.
Такая истерика, такие эмоции. Даже ножками топать принялся от переизбытка чувств. Похоже, мотать из меня нервы решили все кому ни попадя. Количество намотанных клубков рискует превысить возможности моего организма. Обнаглели. Все.
— Что значит не «отдам»? — я нахмурилась и спустила ноги с подоконника. — Где мои сигареты? У меня уже кислородное отравление начинается!
Зори слегка присел и прижал ушки к голове. Костлявые ручки прижал к груди и, взглянув на меня полным вселенской скорби взглядом, жалобно так выдохнул:
— Вы даже не кушали!
Нет. Нет!! На совесть давит паршивец! Нет ее у меня! Давно нет, за ненадобностью отсохла, как рудимент. Я променяла ее на крепкий сон и спокойные нервы. Я показательно взяла в руки чашку с кофе, оттопырив мизинчик. Одним махом выпила остывшую жижу и выдохнула:
— Завтрак окончен, гони курево.
Зори сокрушенно шмыгнул носом. Звук вышел внушительным, если учесть размеры этого самого носа.
— А я омлет сделал. Пушистый, с копченой колбаской. Тосты, салат… А вы! — Зори отвернулся к плите, и шаркая тапками, поплелся снимать сковороду с огня. — Вот заработаете гастрит, тогда один овес грызть будете до конца дней своих.
Во мне шевельнулась совесть. Нет, не совсем издохла. Ее еще не совсем разложившийся труп иногда возвращался к жизни, реанимируемый подлым гоблином. Вот и теперь я чувствовала, как эта паршивка разлепляет веки, как со скрипом открывает крышку гроба и высовывает из него костлявую ручонку.
А Зори стоял у плиты, сокрушенно глядя на омлет. Огромная ушастая голова была опущена. Спина ссутулена, коленки согнуты. «Бабах» грохнула трухлявая крышка, отлетая в сторону. Совесть уже выбралась из гроба и принялась донимать меня своим гнусавым нытьем. «Смотри как он старался, — гнусавила она. — Не спал, готовил, все как ты любишь!»
— Ладно, давай сюда свой омлет, — устало вздохнула я, шлепаясь на табурет возле стола.
Зори ожил молниеносно. Тут он страдал и гиб от тоски, а тут он уже носиться по кухне сервируя завтрак. Актер непризнанный. Я со вздохом глянула на полную тарелку жаренных яиц с колбасой. Увы, мой желудок с гоблином был солидарен и активно заурчал, предвкушая обильную трапезу. Вот все против меня. Даже собственный организм.