Стол в углу. Комод у дальней стены. Двуспальная кровать. Синее постельное белье.
Подушки в зеленую клетку.
Интересно.
— Где все твои трофеи? — Я имею в виду, разве парни не вешают такие вещи для хвастовства? Мои бывшие парни всегда так делали. — Полагаю, у тебя их целая куча, верно?
— В подвале у моих родителей.
Должно быть, он не хотел тащить их из Луизианы в Айову.
— У тебя их много?
Ретт босиком шаркает к шкафу и закрывает дверь. Я смотрю, как напрягаются мышцы его спины, когда он пожимает плечами, отвернувшись от меня.
— Пожалуй.
— Значит, ты просто хорош? Они завербовали тебя по доброте душевной?
Это заставляет его усмехнуться.
— Я стараюсь не выглядеть самодовольным засранцем.
Из гостиной доносится звук открывающейся и закрывающейся входной двери. Два громких голоса перебрасываются шутками из кухни, дверцы шкафов распахиваются, как будто их обыскивают.
Кем бы ни были его соседи по комнате, они шумные.
Не обращая внимания на то, что они роются в шкафах в поисках еды, я подхожу к столу Ретта, верчу в руках его ручки, ковыряю одну из них своим зеленым ногтем.
В отличие от моего ноутбука, у парня нет отличительных знаков и наклеек. В отличие от моих тетрадей, его — простые, без каракулей на картонных обложках.
Я оглядываюсь на него через плечо.
Он хочет засунуть руки в карманы и, обнаружив, что на его темно-синих брюках их нет, проводит обеими руками по волосам, выдыхая воздух.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Ничего.
Ладно, Ретт, понимаю, ты не знаешь, как сказать мне, что тебе кажется странным, что я в твоей комнате. Что тебе неудобно, и ты не знаешь, как себя вести. Что делать с собой или c руками?
Я поняла.
Это мило.
Он другой, без сомнения.
Я подхожу к кровати, сажусь на пол возле нее. Откинув голову на матрас и одарив его дружелюбной улыбкой, я пробегаю ладонями по ногам, вниз по черным леггинсам, дергая ткань.
Ретт сдерживает улыбку, неторопливо подходит ко мне, присаживается на корточки и присоединяется ко мне на полу.
Мы оба смотрим на шкаф.
— Ты когда-нибудь нервничаешь перед матчем? Или встречей? Я до сих пор не помню, как вы их называете, — я смеюсь.
— Все это встреча. Часть, где я борюсь с противником — это матч. И нет, я не нервничаю. Обычно нет.
— Потому что ты в этом хорош?
— Может быть, или потому, что я так долго этим занимаюсь, это моя вторая натура. Мое тело на автопилоте, понимаешь?
Я знаю.
— Так было с волейболом. Мои родители отдали меня, когда мне было восемь, и у меня никогда не было перерыва. — Делаю паузу. — Я больше не могла это делать. Но восхищаюсь тем, как ты держишься. Я знаю, это тяжело.