Боль. Ее было много. Очень много. Казалось, все тело состояло не из мяса и костей, а из одной только боли. Но она же и вырывала из мутного забытья, держала на плаву, не давая соскользнуть обратно. Рониур осторожно выдохнул, словно примеряясь к своим ощущениям… Боль – это хорошо, значит, он жив. А это главное.
Но где его так приложило?
На попытку вспомнить боль отозвалась яростной вспышкой.
Некоторое время он размеренно дышал, балансируя на грани беспамятства и сознания, но едва в голове прояснилось, как воспоминание всплыло само: чужак в форме королевского гвардейца, его, Рониура, предостерегающий оклик: «Свои!» – и удар. Неожиданный, мощный.
Рониур облизал запекшиеся губы. Попить бы…
Кстати, где он теперь? Уж точно не у ручья. Воздух спёртый, пахнет дымом, хлебом, лекарствами и сеном. Чей-то дом…
Первое, что он увидел, приоткрыв глаза, был потолок. Между потемневших оструганных бревен торчали гребенки высохшего мха, на поперечных балках, утыканных гвоздями, густо висели пучки трав.
С трудом поворачивая голову и едва не матерясь от вновь встрепенувшейся боли, Рониур осмотрелся.
Лежал он не на кровати, а на брошенном прямо на пол тюфяке, в маленькой комнатушке с бревенчатыми стенами. Этот тюфяк (колючий, набитый то ли сеном, то ли соломой), примостившиеся у его изголовья два табурета – один высокий, колченогий, второй низенький, словно детский, да лавка под единственным крохотным оконцем, сплошь заставленная банками и горшками, – вот и вся обстановка.
Живут тут явно небогато, но дом свой любят: пол тщательно выскоблен, на вымытом оконце чистая занавеска с аккуратно заштопанной дыркой, каждый горшочек и банка сверху завязаны веселыми тряпицами.
В приоткрытую дверь донеслись тихие женские голоса, и Рониур прикрыл глаза и прислушался.
– Скоро придёт в себя наш касатик, – говорил один голос, скрипучий, старушечий. – А ты не будь растрёпой, поди расчешись, да платье новое надень.
– Ну зачем, бабушка? – смущённо протянул другой – звонкий, девичий.
– Затем! – поучительно ответила старуха. – Молодой, пригожий, да и маг к тому же. А значит, не из бедных. Будешь его выхаживать – может, влюбится в тебя, да и увезёт.
– Что ты такое говоришь! Он едва живой, до того ли ему сейчас, – возражала девушка.
– До того, не до того… Больно умная стала. Делай, что велено.
Рониур едва заметно улыбнулся, и даже эта улыбка причинила боль.
Он прислушался.
Послышались тихие шаги. Рониур приоткрыл глаза. Рядом стояла старуха, взлохмаченная, в поношенной одежде.