«Сволочи», — тоскливо подумал Василий неизвестно про кого и завозился на суку, примериваясь, как бы ловчей начать ужасный спуск. Сперва он думал работать со стволом ясеня, как с сиренью — обнял передними, уперся задними — но кора оказалась скользкой и твердой, когти скребли вхолостую, и он чуть не сорвался. Спасся на голых инстинктах: в последний момент хвост отчаянно махнул в сторону, задницу повело следом, передние лапы сделали какой-то немыслимый кульбит, и через миг Василий обнаружил себя целым и невредимым — правда, сидящим уже на другой ветке. Перестав дрожать и нервически дергать хвостом, он осмотрелся и с ужасом понял, что инстинкты сыграли с ним злую шутку: спасаясь, Василий по инерции залез выше. Он предпринял ещё несколько героических попыток спуститься — каждый раз подолгу топтался, балансировал грязно-белыми длинными пятками, раскачивался вместе с веткой, тщательно выбирал место, куда поставить лапу — но все попытки закончились неудачно.
Спустя десять минут Василий сидел на том же самом месте, мрачно глядел вниз и думал: «Сволочи». Про всех. Сволочами были, прежде всего, мальчишки, загнавшие его сюда; определенно сволочью был самосвал, преградивший в тревожный момент путь к бегству; редкой, подлой сволочью было дерево, которое сначала заманило Василия в густую крону, воспользовавшись его беспомощностью перед судьбой — а теперь вот обратилось в ловушку, в надмирную тюрьму, в позорный эшафот… Ветер взъерошил шерсть на загривке, суля вечернюю свежесть и ночной холод. Василий съёжился и мяукнул, завистливо вспомнив младшего своего брата Рыжика, который обладал редким, бесценным даром скоростного спуска. Забравшись на дерево, Рыжик не пятился и не боялся, а, наоборот, разворачивался головой к земле и с невнятным мявом устремлялся по стволу вниз. Добежав до самого низа, он прибавлял скорости и, спрыгнув, мгновенно уносился вдаль, оставляя с носом ждавших на земле преследователей. Василий со смутным злорадством подумал, что мучители в его отсутствие непременно примутся за младшего брата, но завидовать от этого Рыжику не перестал. Внезапно и сильно захотелось есть. Кот мяукнул во второй раз, в третий, помолчал, исполняясь жалости к себе, и стал орать, протяжно, надрывно и безнадежно.
Через некоторое время снизу раздались голоса. Василий замолк и прислушался. Голоса принадлежали не мучителям. Говорили несколько людей, которых он для себя называл кормушками. Кормушки были выше и толще мучителей, кричали не так противно, гораздо реже швырялись тяжелыми предметами, а главное — имели обыкновение делиться с котами едой. Добровольно (это было важно). Сейчас, если судить по звукам и запахам, под деревом собралось трое кормушек.