Я не могла дышать, когда он сделал это, желание скопилось в глубине моего живота. Темное и уродливое желание, которое я чувствовала лишь рядом с ним.
— Я хочу, чтобы ты была уродливой, — продолжал он, наблюдая, как нож играет с завитками моих волос. — Любой может быть красивым. Это так распространено. Легко. Пусто. Мне нужно, чтобы ты была уродливой. Мне нужно видеть твое уродство, потому что это единственное, чего я хочу. Потому что это реально. Этим я могу обладать.
Нож разрезал пряди моих волос, и они беззвучно полетели к нашим ногам, смешиваясь с обрывками ткани.
— Ты можешь полностью обладать мной, — прохрипела я, не двигаясь, чтобы остановить его.
Пусть отрежет мне все, что угодно. Для меня это ничего не значило.
Он опустил нож и покачал головой.
— Никто не может обладать красотой, — сказал он. — Это все равно что пытаться удержать воду, сжав в кулаке. Красота не держит форму. Это ничего не значит. Ничего не стоит, — его нож двинулся вниз, прослеживая шрамы на моем животе. — С другой стороны, уродство, — пробормотал он. — Длится вечно. Это осязаемо. Его можно взять. Обладать, — последовала многозначительная пауза. — Любить.
Я замерла. И не потому, что нож скользил по моей лобковой кости, кончик которого волочился по волоскам ниже.
— Ты любишь меня? — прошептала я.
Он никогда не говорил этого после того, как я убила Кристофера.
Лукьян прижал лезвие ножа к моему клитору.
Мое дыхание участилось, и желание пронеслось по телу, как наркотик. Щеки пылали от пламени, которое холодная сталь превращала в ад.
— Я люблю тебя, — согласился он ровным голосом. — Больше, чем ненавижу.
— Я думала, что слишком мало значу для тебя, чтобы ненавидеть, — проскрежетала я, бросая ему вызов в разгар своего желания.
Рука Лукьяна переместилась на место ножа, исследуя мою влагу.
— Ты же знаешь, что это была ложь, — его пальцы вошли в меня, а глаза потемнели от моего резкого вздоха. — Я говорил это себе.
Нож двинулся вверх по моему телу, боль смешалась с удовольствием, когда острый край проткнул кожу на своем пути. Взгляд Лукьяна переместился с крови на мои глаза.
— Я был злодеем с самого начала, Элизабет, — сказал он. — Ты встретила меня, как злодея, узнала меня, как злодея…
Он замолчал, и это само по себе было неприятно. Он не делал пауз в середине предложения, как делали другие люди, когда влияние слов брало вверх. Это было бы признаком слабости, человечности. Он не подавал таких признаков. До недавнего времени.
— Ты влюбилась в меня, как в злодея, — его голос был не более чем хриплым. Нож надавил сильнее. — Не забывай, что я не собираюсь превращаться в героя только потому, что люблю тебя.