Но теперь, похоже, Вере было что сказать.
— Ты здесь потому, что, хотя на кухне и есть камеры, микрофонов нет, — сказала Вера, не поднимая глаз, придвигаясь ближе ко мне и глядя на миску, в которой я смешивала ингредиенты.
— В других комнатах есть микрофоны? — спросила я, не удивленная, но заинтересованная тем, что она знает.
Она коротко кивнула.
— И вы пригласили меня сюда, потому что хотели что-то сказать, — заключила я.
Еще один кивок, сопровождаемый поднятием кувшина с молоком и выплеском жидкости в миску и мои липкие руки.
— Продолжай смешивать.
Мои руки задвигались.
— Знаешь, если не получится, он убьет тебя, — сказала она непринужденно.
Я резко вскинула голову, но сохранила ясное выражение лица, вспомнив о камерах. Затем я незаметно оглядела комнату, чтобы на всякий случай заметить, где лежат ножи.
Это был мир Лукьяна. Никому нельзя доверять.
У Веры были острые глаза.
— Я не причиню тебе вреда. Он убьет меня, если я это сделаю. И я ценю свою жизнь такой, какая она есть. Кроме того, я не хочу, чтобы ты пострадала. Ты мне нравишься.
Я жевала слова, пока она добавляла еще молока, и липкая смесь в моих руках стала чем-то вроде теста.
— А здесь… была только я? — спросила я, когда она посыпала стол мукой.
— Да, — ответила она. — Вот почему он убьет тебя, если ничего не выйдет. Разбитое сердце плохо действует на людей, которые никогда раньше не любили. Особенно такие, как Лукьян. Это их уничтожает. Но не раньше, чем они уничтожат всех вокруг, — она взяла тесто из моих рук.
Я подошла к раковине, чтобы смыть месиво, которое прилипло к моей коже. Вода смыла смесь, но не пленку беспокойства, которая осела на моей коже со словами Веры.
— Значит, вы знаете, кто он? — спросила я.
Она улыбнулась мне, и я каким-то образом поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ.
— О нет, никто, кроме Лукьяна и, может быть, тебя, не знает, кто он, — сказала она, замешивая тесто. — Но я знаю, какой он.
— Я тоже, — сказала я, вытирая руки и готовя поднос для лепешек.
Она изогнула бровь, изучая меня.
— Подозреваю, что да.
Наступило долгое молчание, и я наклонилась, чтобы поставить лепешки в духовку. Я выпрямилась, вытирая руки, и взяла чай, который заварила Вера.
— Подозреваю, ты знаешь, во что ввязываешься, — продолжила она. — И ты одна из тех людей, которые никогда прежде не любили. Подозреваю, что твое горе может оказаться еще более опасным, чем у Лукьяна.
Я не ответила, только отхлебнула чаю.
— Теперь ты сильнее, чем когда оказалась здесь, — продолжала она. — Теперь ты можешь уйти, если захочешь, — она взглянула на дверь из кухни, затем бросила на меня проницательный взгляд. — Подозреваю, ты уже догадывалась об этом.