Он не привык, чтобы ему доказывали обратное.
Возможно, именно поэтому его вуайеризм достиг мании. Навязчивая идея, неистовая потребность понять ее. Проанализировать.
Гнев девушки в его коллекционной комнате что-то сделал с ним. Она что-то с ним сделала. Она показала ему, что она не маленькая мышка. Кричала на него, оскорбляла, кипела от злости. Насмехалась над ним. Предложила ему наказать ее. И с любым другим он бы так и поступил. Он бы причинил боль. Убил.
Он хотел причинить ей боль. Но не так, как с другими. Он хотел наказать ее.
Его член дернулся в штанах.
Он выключил экраны, издав шипение отвращения. К ней. К себе. Это было опасно. Она была опасна. Она может превратиться в осложнение. В слабость.
Слабость была роковой.
Он встал.
Он поклялся сделать все, чтобы это не стало для него смертельным. Шагнув вперед, он собирался пойти и сделать именно то, что должен был сделать месяц назад – убить ее. Писк телефона остановил его. Взглянув на экран, он понял, что сегодня не ее день смерти. Пока что. Этот день принадлежал кому-то другому.
Но это не означало, что ее судьба в безопасности.
И его тоже.
***
Элизабет
Было трудно, казалось бы, невозможно вернуться к своей обычной жизни после вчерашнего. После того, как я увидела его комнату ужасной красоты. После того, как увидела его во всей его ужасной красоте.
Но это было единственное, что оставалось делать. Без рутины здесь не было ничего, кроме невозможной правды, что я застряла здесь, в доме мертвых вещей. С ним.
Поэтому я встала.
Занималась йогой.
Приняла душ.
Переоделась.
И, несмотря на тошноту, я пошла в столовую завтракать. Еда была силой привычки больше, чем что-либо другое. Я с немалым усилием проглотила еду. Я не могла переварить больше, чем несколько укусов. Как будто мое тело отвергало вещество, чтобы продолжать жить, в то время как моя дочь разлагалась в земле.
Этого было достаточно, чтобы сохранить мне жизнь, достаточно, чтобы не растолстеть.
Хотя это и хорошо. Я бы носила больше одежды. Мне нравилось прятать свое тело, острые края костей сквозь складки одежды. В этом доме не было потрепанных и мешковатых толстовок, так что я надела белые леггинсы и футболку, которая должна была быть мне впору, но прикрывала до середины бедра. Поверх нее была еще кофта с длинными рукавами. Сверху я натянула розовый кашемировый джемпер, самый большой, какой смогла найти.
Так было тепло, но совершенно неудобно. Да и какая разница? Даже если на улице будет тепло, я никогда не почувствую аромат летнего воздуха. И даже если когда-нибудь я это сделаю, я никогда не выставлю свою голую кожу на всеобщее обозрение.