Я остановилась как вкопанная, когда добралась до столовой, мое сердце остановилось вместе со мной.
Все было так, как и должно было быть: еда искусно разложена. Много блюд, достаточно, чтобы накормить по крайней мере шесть человек. Различные кувшины с жидкостью на случай, если я решу изменить свою обычную комбинацию апельсинового сока и чая. Моя тарелка и столовое серебро стояли на том самом месте, где я всегда сидела.
Все так, как было с тех пор, как я начала эту рутину.
С некоторыми дополнениями.
Воздух здесь был заметно холоднее, просачиваясь сквозь одежду, сквозь кожу, прямо до костей.
Может быть, мне только показалось, когда мои глаза встретились с его.
Он сидел на противоположном конце стола, потягивал кофе и молча смотрел на меня. Никаких эмоций, даже изогнутой брови. Как ни в чем не бывало, будто мы с моим киллером каждое утро сидели и пили кофе с круассанами.
Я продолжала стоять, застыв в дверях. Он продолжал наблюдать за мной. У меня возникло ощущение, что он может молча наблюдать за мной, сколько бы я там ни стояла.
Эта мысль заставила меня двинуться к своему месту, радуясь, что оно было настолько далеко от него, насколько позволял стол. Но расстояния все равно было недостаточно: тяжесть его взгляда все еще лежала на моей груди.
Не сводя с него глаз, я потянулась за кружкой. Не потому, что очень хотела пить, а потому, что жаждала тепла горькой жидкости. Хотя даже этого было недостаточно, чтобы прогнать озноб.
Он по-прежнему ничего не говорил, но его глаза изучали, пронзали, вторгались.
Я со стуком поставила кружку, проклиная свои нервы за то, что они взяли надо мной верх. Где была женщина, которую вырастила моя мать? Жена, которая умудрилась даже не разбить чайную чашку запястьем, которую ее муж – тот, что сидел напротив нее и читал газету – швырнул в нее накануне вечером?
Я знала ответ на этот вопрос.
Она уже давно была мертва.
Все женщины, девушки: все, кем я была до того дня в больнице, погибли, когда мою дочь положили мне на грудь. Кем бы я ни была сейчас, я была чужаком.
Как же так получилось, что я поняла это только сейчас?
— Я вынужден попросить тебя есть больше, — сказал он после неопределенного промежутка времени.
Его взгляд упал на мою пустую тарелку.
И мой тоже.
— Это просьба или приказ? — спросила я, в моем тоне был укус, о котором я раньше не подозревала.
Он и глазом не моргнул.
— Не имеет значения, что это. Важно, чтобы ты это сделала.
— Значит, приказ, — предположила я.
Но я так и не притронулась к еде.
Он ждал.
Я продолжала сидеть неподвижно.
И снова прошло неопределенное время до того, как он заговорил. Никаких внешних признаков раздражения. Ни прищуривания глаз, ни преувеличенного выдоха. Только холодный, твердый мрамор его наружности.