Но я должна сначала найти его. Пришлось заставить себя сделать то, что каждая клеточка моего существа предупреждала меня не делать: снова пойти в мертвую комнату. Он будет наблюдать через свои камеры. И я была уверена, что он придет. Потому что эта комната предназначалась для красивых мертвых вещей. Не отвратительных, ходячих, говорящих осложнений, как я. Ему придется удалить меня из своей тщательно отобранной коллекции, прежде чем я испорчу ее.
Я не прошла и половины пути.
Идя на его сторону дома, я должна была пройти мимо столовой и гостиной с великолепными французскими дверями, выходящими в прекрасный и таинственный сад. Обычно я смотрела на него с тоской, грустью, приглушенным гневом.
Сегодня я даже не взглянула на него из-за чего-то бесконечно более таинственного и смертоносного прямо посреди моего пути.
Из-за него.
Я была удивлена, шокирована, но не молчала.
— Почему я до сих пор не знаю твоего имени? — потребовала я.
Он не задержался, как обычно, чтобы ответить. Он даже не взглянул на меня и мой менее чем обычный наряд. Я отбросила чувство разочарования.
— Оливер, — сказал он легко, как будто не скрывал этого все время, пока я была здесь.
— Оливер, — повторила я, пробуя на вкус мягкое и приятное имя. Оно ему совсем не шло, как и акцент, который он так хорошо скрывал. — Это не русское имя.
Легкое расширение его глаз было самым драматичным выражением шока, которое я когда-либо видела на его красивом и жестоко суровом лице.
— Что? — спросил он.
Я подавила желание торжествующе ухмыльнуться, поймав его врасплох.
«Женщина, которая празднует маленькие победы, – это также женщина, которая проигрывает большие войны с другими и, самое главное, с самой собой.»
Эти слова были неожиданными, главным образом потому, что они исходили из моей головы. Не то чтобы я не привыкла слышать голос в своей голове, но это был не мой собственный. Это сказала Агна, женщина, о которой я до сих пор совершенно забыла.
Я отогнала ее в самый дальний угол своего сознания, потому что она была добра ко мне в течение двух недель, когда работала у моей семьи. Нужно было изгнать воспоминания о доброте. Одно дело жить с жестокостью, не зная ничего другого. Совсем другое дело, когда понимаешь, что люди способны быть добрыми.
— Русское, — повторила я. — Оливер – не русское имя, — я сделала паузу, пролистывая какие-то папки в голове. — Если не ошибаюсь, это норманнская французская форма германского имени.
К нему вернулось самообладание.
— На самом деле древнескандинавский, — поправил он.
— Все равно не русское, — возразила я с уверенностью, столь же иностранной, как и мой наряд.