— Не запомнят, Дилан. Через тридцать лет никто уже не вспомнит, людям проще забыть, люди не учатся на своих ошибках, они просто забудут. Ни останется ни школы, ни кафетерия, ни библиотеки. Все забудется, Дилан, и тебя забудут. Будет просто грязное пятно, дешевая история про морального урода, которого не понимали при жизни и не поняли в смерти. Ты этого хочешь?
Эд завелся и говорил громко, едва не кричал, и в трубке потом долго не раздавалось ни звука.
— Ко…
Голос Дилана оборвался.
Эд в отчаянии посмотрел на трубку, потряс ее. Вспыхнул яркий свет. Когда Эд привык к нему, то увидел Люси — босую, в белой футболке до колен, — она стиснула в руках штекер телефона. Серые глаза смотрели грустно и с разочарованием. Эд ощутил, как против воли его захлестывают эмоции.
— Пап, сейчас ты тоже стараешься, но тебе тяжело дать мне поспать? Или тяжело поговорить со МНОЙ вместо кого угодно другого?
— Тупая девчонка, — вырвалось у Эда. — Что ты…
Ему не хватало слов. Люси смотрела спокойно, чем злила еще больше, затем дернула шнур изо всех сил. Телефон съехал со столика, с треском ударился о пол. Люси подняла аппарат за провод и вколотила с размаху в стену. Что‑то лязгнуло, в стороны полетели обломки красного пластика, штукатурки, металлические детали. Люси ударила вниз — проломила паркет, затем еще раз и еще, и молотила телефонным «цепом» до тех пор, пока на конце кабеля не остался плотный бесформенный комок. Лишь тогда она молча положила провод и вышла из комнаты.
Эд пытался чинить телефон, но те детали, которые не разлетелись по комнате, искорежило или переломало. Это бесило и приводило в отчаяние одновременно. Ведь Эд оказался так близко, ведь была возможность! Ночью он пять или шесть раз подходил к двери Люси и стучался — грубо, громко, ему хотелось разнести комнату дочери к чертям, — но изнутри не доносилось ни звука.
Незаметно наступило прохладное, туманное утро. Ярость ушла, Эд чувствовал себя разбитым, как невезучий красный телефон. Он снова поднялся к Люси, но дочери уже не было — дверь стояла нараспашку. Горло вдруг сдавило и больше не отпускало — так, что хотелось разорвать собственную гортань, лишь бы освободиться от горького чувства внутри.
Эд вышел из дома, обшарил карманы в поисках телефона. Казалось правильным удалить видео с бойней Дилана — чтобы убрать, отключить навязчивые мысли, — но записей не нашлось, и Эд не вспомнил, что стирал их.
Потоки утреннего воздуха ворошили дедовские газеты на заднем сиденье машины — Эд достал кипу и хотел выбросить, когда заметил, что фото Дилана нет. Не лежало худое тело под белой простыней, и кровавая надпись не молила о помощи.