2) О, мой бог, это отвратительно!
* * *
Несколько дней прошло в томительном ожидании: что-то будет? С Машей, благодаря вмешательству княжны Алерциани, было устроено: её отец предложил, чтобы Маша и Диана были экзаменованы, а после взял их обеих из института. Маше назначено было место гувернантки при маленьких сёстрах Дианы — таким образом, она сразу получала место с жалованьем и могла отныне самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Видеть свою тётку и иметь с ней дела Маша решительно отказывалась. С того страшного дня она сильно изменилась, казалась теперь серьёзнее, строже, и старше своих лет; благодарность и преданность княжне Алерциани и её семье стала для Маши самым главным в жизни. Соня же боялась даже заговаривать с подругой и поднимать на неё глаза; когда же Маша сама подошла к ней, чтобы обнять на прощание, Соня обрадовалась так сильно, что поначалу не могла сказать и слова, а лишь смотрела на неё и плакала.
Уже после отъезда Дианы и Маши стало известно: инспектор Ладыженский оставляет Смольный институт по состоянию здоровья… Доктор засвидетельствовал у него воспаление в груди и нервную горячку; чтобы предотвратить развитие чахотки, Ладыженскому предписано было ехать на юг. Воспитанницы не знали, чем кончилась история между мадам и инспектором, но, так как Ладыженский решил выйти из Смольного, кажется, его оставляли в покое; во всяком случае, прилюдного скандала не случилось. Весенним утром Соня, Лида Шиловская и Арина, очень сблизившиеся между собой, увидели Ладыженского в холле института: бледный, измученный, с чернотой под глазами он шёл, опираясь на руку своего лакея. Воспитанницы бросились к ним.
* * *
Из дневника С. П. Ладыженского:
«Кончено, участь моя решена. Я оставил Смольный, моих mademoiselles, всё, чем я жил последние полгода. Увы, но я недооценил мадам: я пропустил миг, когда превратился для неё в врага и узурпатора. Или я с самого начала был им? Несколько дней тому назад она пришла к мне в лазарет ранним утром, велела доктору и сёстрам уйти — ей подчиняются беспрекословно — и спокойно объявила, что не желает видеть меня инспектором Смольного; однако мне предоставлена возможность уйти тихо, сославшись на болезнь. Если же я откажусь — тогда известная история достигнет ушей императрицы, двора и всего Петербурга. Моя репутация погибнет навсегда, не говоря уже о судьбе несчастной Маши Карнович, — мадам любезно и цинично объяснила мне, что уничтожить девочку будет на руку тётке, которая прибрала к рукам её наследство. «У меня есть свидетели, — жёстко прибавила мадам, — императрица благоволит к вам — тем хуже для вас будет оказаться столь недостойным её доверия».