— Заходи, я рад, что ты пришла.
Чёрт, я же столько всего приготовилась сказать, а теперь стояла и смотрела в его стальные глаза. Онемевшая, ошалевшая от радости внезапной встречи. Оттого что звёзды сошлись в этот вечер для нас.
Ведь её не должно было быть. И вот свидание состоялось. Я только молила бога, чтобы Миша не передумал, чтобы всегдашняя его рассудительность и осторожность не победила желание увидеться, а что будет после, не загадывала. Казалось, всё скажется, сбудется, смолчится само собой.
Мысли смешались, превратились в оборванную паутину, нити которой развеваются по ветру. Сейчас оборвутся и они, тогда настанет конец. Михаил подумает, что я не рада встречи и пришла только из чувства долга.
Он отвернулся и запер дверь на ключ. Два оборота. Значит, нам никто не помешает. Хотя, что я такое о себе думаю? Я же в театре! Мне скоро надо будет уходить. Длительное отсутствие встревожит отца, он заподозрит неладное, и Михаилу не поздоровится. Меньше всего я хотела подставить под удар его. Того, чьи объятия подарили мне ни с чем не сравнимое чувство полёта.
— У меня мало времени. Скоро будет антракт, — выдохнула я наконец, обретя дар речи, но когда он повернулся ко мне, подошёл близко и положил руки на мои плечи, в груди что-то оборвалось, зазвенели натянутые струны души, и я уже больше не хотела разговаривать.
Пусть смотрит на меня так, любит меня. Хотя бы ещё один вечер! Пусть недолго, воспоминания останутся на моей коже, их не сотрёт никто из тех, кто будет после.
— Марго, я хотел сказать тебе лично. Я уезжаю в Чехию. Буду работать в посольстве. Это года два, может быть, три.
— Зачем? — прошептала я, почти не раздумывая, уместно ли спрашивать.
— Твой отец так хочет. И, не скрою, это откроет мне путь наверх, — спокойно ответил он, а я кивнула.
— Хорошо, что ты сказал мне это сам, глядя в лицо. Желаю тебе успеха!
Я проговорила сухие безжизненные острые слова, колючками впивающиеся в кожу, смотря в сторону, и попыталась вырваться из его рук, всё ещё крепко держащих меня за плечи. Я бы могла стоять так вечно. Но уже незачем. Не хотелось, чтобы он видел мои слёзы, никто из мужчин, кроме отца, не был свидетелем того, как я плачу.
Я не показывала боль, уязвимость, чтобы не получить насмешку. Леди не должна быть эмоциональной. Этому меня учила мама, этого хотел отец, это разрывало мне сердце, но их уроки я помнила и успешно применяла на практике.
Гордость, чтоб мне подавиться ей, исключала любой намёк на жалость со стороны другого. Потому что для того, кто жаждет любви, жалость унизительна. Она ничтожна, но тяжёлой ношей придавливает к земле, исключая возможность идти с высоко поднятой головой.