Луэллин не знал и даже не задавал себе таких вопросов. Это не входило в его миссию. Он был лишь покорным исполнителем Божьей воли.
Пятнадцать лет… От небольших собраний на свежем воздухе к выступлениям в лекториях, залах, на огромных стадионах.
Лица, масса неясных лиц. Уходящие вдаль ряды поднятых нетерпеливых, ждущих лиц…
А он? Что испытывал он?
Как всегда, холод, страх, пустоту, ожидание.
Но вот доктор Луэллин Нокс встает… и слова приходят сами собой, заполняют сознание, слетают с губ… Но не его собственные слова. Никогда. Однако триумф и упоение, когда он их произносит, достаются ему.
(Странно, что до сих пор он не осознавал, какая кроется в этом опасность.)
А потом – лесть женщин, искренность мужчин, полуобморочное состояние, жуткая тошнота, знаки внимания, подхалимство, истерия.
И он, вынужденный на все это реагировать, но уже не как доверенное лицо Бога, а как жалкий человек, ничтожнее всех тех, кто взирал на него с глупым обожанием. Все силы его покинули, не осталось ничего, что дает человеку право держаться с достоинством. Теперь он был больным, измученным существом, полным отчаяния, черного безысходного отчаяния.
«Бедный доктор Нокс, – говорили вокруг, – какой у него утомленный вид!»
Он был раньше физически крепким человеком, но все равно здоровья, чтобы выдержать эти пятнадцать лет, ему не хватило. Тошнота, головокружение, одышка, сердцебиение, обмороки, потеря сознания – все говорило о крайнем истощении организма.
В горном санатории он лежал пластом, глядя в окно на темный силуэт сосны на фоне неба. Иногда над ним склонялось круглое румяное лицо с серьезными глазами, напоминающими из-за толстых стекол очков глаза совы.
– Вам придется набраться терпения. Это долгое дело.
– Да, доктор?
– К счастью, у вас сильный организм, но вы его беспощадно перенапрягли. Пострадали сердце, легкие, все органы.
– Вы хотите сказать, что я умираю? – с едва заметным любопытством спросил Луэллин.
– Ни в коем случае. Мы поставим вас на ноги. Потребуется много времени, как я уже сказал, но вы уедете отсюда здоровым. Только… – Врач нерешительно умолк.
– Только – что?
– Вы должны понять, доктор Нокс, в будущем вам придется вести спокойную жизнь. Общественная деятельность исключается. Ваше сердце этого не выдержит. Никаких трибун, напряжения, речей.
– Но после того, как я отдохну…
– Нет, доктор Нокс, сколько бы вы ни отдыхали, мое заключение не изменится.
– Понимаю. – Луэллин так и думал. – Значит, полное истощение?
– Да. Именно так.
Истощение. Востребован Богом для Его целей. Но инструмент ведь человеческий, хрупкий, долго не прослужил. И не может быть больше полезен. Использован, отвергнут и выброшен.