– Ко мне! Я здесь!
Слушает Гера, оставив ткацкий станок. Что ты творишь, хитроумный пасынок? Кого дразнишь? Не любит Гера детей Зевса, прижитых на стороне. А пуще них Гера не любит, когда она чего-то не понимает. Кричал бы Арей, поняла бы. Аполлон? Артемида? Афина? Поняла бы. Но Гермий? Пустышка? Лукавый прощелыга? Хрустит пальцами Гера, дергает себя за черный локон. Беду чует.
– Алале!
Слушают боги: сестры, братья, тетушки, дядюшки. Всплыла из пучины Посейдонова колесница. Ветер треплет кудри и бороду Колебателя Земли, рвется в клочья на остриях трезубца. В Лернейских болотах у входа в царство мертвых стоит молчаливый Аид. Скрестил руки на груди, завернулся в плащ. За спиной мужа, на ступенях медной лестницы – Персефона. В спину богини несется, плещет дикий вой Кербера.
Артемида прекратила вечную охоту. Опустил молот Гефест, вытер пот. Деметра отставила в сторону сноп колосьев. Над Дельфами соколом взлетел сребролукий Аполлон. Вот кому труднее всего: боевой клич проникает в сердце, зажигает костром, зовет в битву. За миг до того, как Гермий закричал, Аполлон из последних сил боролся с самим собой, с гордыней и вспыльчивостью, составлявшими немалую часть его природы. Кому сказать, чего стоило златокудрому Фебу остаться в Дельфах, а не кинуться в крепкостенный Аргос, опережая полет разящей стрелы – не поверят. Спросят: что там, в Аргосе? Что такого, чтобы сердце рвать? Себя, олимпийца, по рукам-ногам вязать? Искать путы крепче Гефестовых златых цепей?!
Что там, в Аргосе? Химера в Аргосе. Третий храм жжет, мерзавка.
И все Аполлоновы.
Братское «Алале!» Фебу горше яда, хуже плевка в лицо. Это, значит, Аполлон, беспощадный лучник, смирился, язык проглотил, руки за спину спрятал? Это, значит, Гермий, ворюга и прохвост, за весь Олимп стеной встал, грудь выпятил, на бой вышел? Химеру еще простить можно, понять. Гермия понять можно, простить нельзя.
– Ко мне!
Безумец, улыбнулся Аполлон. Ледяная улыбка обожгла рот, сшила губы в узкий шрам. Сошел с ума, пожала плечами Гера. Много кто жизнь бы отдал, лишь бы те плечи поцеловать. И отдавали, один за другим. Гефест снова взялся за молот. Бил так, словно чинил природу Гермия, в которой что-то сломалось. Зевс ушел в чертог. От шагов владыки богов и людей дрожал Олимп. Ушел на дно и Посейдон. Деметра вернулась к пшенице. Яд тек в жилах бессмертных, гадючий яд взамен серебряного ихора. Выжигал олимпийцев дотла.
Терпели, насмехался яд. Молчали. Столько времени, а?
Стыдно.
Вдесятеро постыдней, когда кто-то не выдержал, не стерпел. И уж вовсе невмоготу, если этот кто-то – не ты.