Гермий не подвел. Сделал все, о чем мы договаривались. Возможно, для этого ему пришлось идти против своей природы, не знаю. Какая разница? Бог ушел, я остался.
Моя клятва, моя битва.
Стрела поразила бы льва в глаз, но в последний миг Химера мотнула главной головой. Радужная нить, взаправдашняя или воображаемая, протянувшись от меня к львиному зрачку, размазалась на конце. Стрела ударила в бровь, вспорола складку кожи, достала до мяса. Брызнуло жидкое серебро с алым отливом, залило полморды. Лев свирепо взревел, ему вторили злобный кашель козы и змеиное шипение. С неожиданным проворством Химера извернулась так, словно вся была змеей или громадной кошкой, и кинулась на меня.
Стрела бы ее не остановила.
Пегас свечой прянул ввысь. Ветер плетью хлестнул по лицу, вышибая из глаз слезы. В вышине проступил смутный призрак радуги, опасно наливаясь огнистой плотью.
– Нет!
Львиные зубы клацнули вдогон. Козьи рога – острее копий, хищный драконий изгиб! – едва не вспороли Пегасу живот. Напоследок нас попыталась достать змея, но копыто Пегаса с маху ударило по плоской башке, отшвырнуло прочь.
Жаль, голова у змеи оказалась крепче, чем у Агрия.
Пегас заложил крутой разворот, лег набок. Тяжелый чехол соскользнул с конской спины и повис на трижды благословенном ремне. Я чуть не упал с коня под весом опасного груза. Если бы не врос, точно упал бы. Из колчана просы́пался дождь стрел: сейчас он не ранил бы и случайную пичугу. Лук сделался бесполезен, я отшвырнул его. Пустой колчан отправился следом.
Ничего лишнего!
Стрелы были нужны для малого дела: отвлечь Химеру от Гермия, дать богу время сбежать на тайные тропы подземного царства. Теперь настал черед дела большого.
Химера тоже развернулась – шире нашего, но пожалуй, быстрее. Понимая, что трачу зря драгоценные мгновения, я все же не удержался, бросил взгляд ввысь. Радуга поблекла, выцвела как дешевый застиранный пеплос, но исчезнуть не спешила.
Ждала.
С земли дальним, еле слышным шепотом прибоя несся шум – нестройный хор голосов. Что кричат? Не разобрать. Кто кричит? Пока нас с Химерой разделяло расстояние, которое безумец вроде несчастного Беллерофонта мог счесть безопасным, я позволял себе смотреть по сторонам, зная, что на самом деле смотрю в четыре глаза, что Пегас не интересуется ничем, кроме чудовища, а мне доступно все, что видит конь.
В Лехейской гавани было тесно от кораблей. Словно чаши с еловым пивом, ладьи покрылись шапками пузырящейся пены: живой, разноцветной. Пиво вышло крепким, годным, пена не спешила опасть. Моряки и торговцы, кормчие и хозяева грузов, путники, зеваки, эфиряне, чужеземцы, грузчики, рабы и свободные – они толпились на палубах, облепили мачты, сгрудились на причалах.