Из преисподней донесся собачий вой.
– Нет, Аид, – сказала женщина. – Я не к тебе.
Больше она не произнесла ни слова. Стояла, молчала, ждала. Ждала и корова – похоже, животное задремало, забылось сном, похожим на оцепенение. Шелестел камыш. Шелест его терял вкрадчивость, делался громче, настойчивей. Мгла густела, будто горячий воск, вылитый в форму. Трясся от страха зеленоватый свет гнилушек. В нем мелькнул изгиб, извив, петля. Проявилась и исчезла змеиная голова: другая, третья. Казалось, тропа ожила, превратилась в чудовище.
– Ешь, – негромко велела женщина. – Я пришла, как обычно.
Отойдя ко входу в Аид, открывшемуся в неурочный час, она присела на верхнюю ступеньку. Мгла, словно только этого и ждала, лопнула гнилым пузырем, пропуская на островок тугое тело чудовища. Шесть, а может, семь голов уставились на корову. По бокам животного пробежала дрожь, но корова не двинулась с места.
Две змеиные головы прильнули друг к другу, соприкоснулись шеями. Миг, и они срослись: две головы стали одной, вдвое большей, шея сделалась толще. К новой голове прильнула третья, затем четвертая. Вскоре чудовище уже было трехголовым: две обычных, таких как прежде, и одна исполинская, наводящая ужас.
Лернейская Гидра разинула пасть.
Она заглатывала корову медленно, без спешки. Надевалась на добычу, будто перчатка на руку. Сжала в убийственных кольцах, ломая ребра, хотя корова не сопротивлялась, не пыталась вырваться и убежать. Женщина следила за трапезой Гидры без отвращения. На своем веку ей довелось видеть и более страшные сцены.
В недрах преисподней на три голоса лаяла собака – тоже хотела есть.
Прошло немало времени, прежде чем корова превратилась в бугор, упругое вздутие на теле Гидры. Став ленивой, преисполненной сытости, Гидра все же не легла спать прямо здесь. Уползла в туман, огибая горбатую ветлу, сгинула без следа. Напоследок одна из голов чудовища – та, что поменьше – вынырнула из мглы, сверкнула желтым глазом. Можно было подумать, что Гидра запоминает свою кормилицу, откладывает что-то в памяти, распределенной на множество комков слизистой массы в узких вытянутых черепах.
– Ты помнишь, – с уверенностью заявила женщина. – О да, ты помнишь меня.
– Тебя трудно забыть, тетушка, – рассмеялись позади нее.
Когда женщина сорвалась с места? Как изменился ее облик?! Человек не успел бы отследить перемену. Не мать, супруга, хозяйка, но гневная воительница, оживший кошмар стоял лицом к спуску в Аид. Руки воздеты к небесам, между ладонями пляшет белое пламя. Вот-вот сорвется, падет, испепелит…