И в следующую секунду я уже забываю обо всем. Не помню, что хотела перемыть китайский сервиз, достать из машинки выстиранное белье и нарезать обожаемый отцом салат из свежих овощей. Имеют значение только Сашкины обветренные губы, впивающиеся в кожу рядом с ключицей, и сильные руки, пригвождающие меня к стене. Огонь желания прокатывается по венам и делает из Истоминой ненасытную, изголодавшуюся по ласкам Волкова маньячку, которая слишком сильно дергает полы его рубашки и ненарочно отрывает несколько пуговиц.
– Лиз, нам в дверь звонят, – кажется, Сашка повторяет это в третий раз, пока я безуспешно ищу свои исчезнувшие шорты. В конце концов, влетаю в обнаруженный на тумбочке у входа предмет гардероба и пытаюсь пригладить взлохмаченные Волковым волосы.
– Привет, дети, – на пороге с фирменным вишневым пирогом стоит Тамара, а чуть позади неё папа изучает застигнутых на месте преступления нас и улыбается такой лукавой все понимающей улыбкой, что я краснею до корней волос и начинаю теребить измятый край несчастной футболки.
Александр, хоть и выглядит ничуть не лучше меня с топорщащейся шевелюрой и в расхристанной рубашке, находится быстрее. Одной рукой забирает у Томы угощение, а второй – достает из-за спины очаровательный букет сирени и вручает его будущей теще. И мы все вместе идем на кухню пить облепиховый чай.
За окном светит теплое майское солнце, о чем-то гудят клаксоны автомобилей, а сердце заходится нежностью при виде домашнего расслабленного Волкова. И я понимаю, что люблю его до беспамятства. До дрожащих, как в лихорадке, пальцев, до подкашивающихся коленей и до головокружения, как после самой сумасшедшей карусели. Все-таки переезд в Краснодар был самым верным решением.
– Дочь, а ну-ка сделай погромче, – как по щелчку, мы все поворачиваемся и впериваемся в экран висящей напротив отца плазмы, где небезызвестный продюсер дает интервью журналистке в открытом платье ужасной ярко-салатовой расцветки.
– Честно признаться, я до сих пор подавлен после расставания с Елизаветой Истоминой. Такое впечатление, что вся планета остановилась. И ничего больше нет. Я до сих пор не могу снять общие фотоснимки со стен. Рука не поднимается, – от фальши, легко читающейся даже через стекло и тысячу километров, хочется плеваться и переключить на другой канал. Но мы почему-то дослушиваем жалостливую речь Меньшова, старающегося привлечь внимание к новому проекту: – надеюсь, мне удастся передать всю глубину переживаемых мной чувств в картине, которая выйдет в сентябре этого года.
– Сань, в морду-то хоть ему дал? – по сурово сведенным к переносице бровям, понимаю, что отец сам бы «дал в морду» Алику, находись тот чуть ближе.