Мою старенькую тачилу отгоняет какой-то шкаф из папиной охраны. Отец замирает у открытой двери шикарной тачки представительского класса.
— Что-то забыл? — с издёвкой усмехается он.
— Да, — я встаю перед ним, от обиды поджимаю губы, как делает он. — Раз мне всё равно искать работу, хочу попросить вас, Иван Савельевич Мошников. Не найдётся у вас какой-нибудь работёнки, для ублюдка, получившегося по залёту, не нужного выблядка, заделанного по пьяни под забором, козла, торчащего в вашей комнате, уродливого недоделка, малочисленными мозгами в свою мать шлюху, дегенерата, лающего на лампочку? Или мне убираться обратно в унитаз?
Ему стало плохо. Он сошёл с лица, глядя на слёзы, что встали в моих глазах.
Да, я знаю, что он это всё говорил в порыве гнева. Но, блядь! Ответственность не только на приёмную дочь должна распространяться, на родного сына хоть немного же должно хватить. Мне, сука не обидно, что со мной родные родители всю жизнь так? Вот так, ноги об меня вытирали, а теперь видите ли я вырос, а у них свои семьи, и я никому не нужен. Только Мирону, даже Геля не посмотрит в мою сторону.
Я с таким трудом справился с неврозом!
Отец сильно побледнел, достал визитку. Но не свою, а какой-то Елены Павловны.
— Завтра в восемь утра в моём офисе, позвонишь ей, она скажет, что делать, — замогильным голосом сказал крутой бизнесмен и сел в машину.
Я поплёлся к подъезду.
Как выпитый до дна, иссушенный. Нет, мне похер на деньги. Вон Рон живёт и здравствует, значит, и я смогу. Просто я такое отцу сказал… Только малую часть, что засело навсегда в памяти. Я не хочу, чтобы батя мной гордился, хочу, чтобы раскаялся. Хочу видеть на его лице вот такое выражение. Нет! Не на лице матери, а на морде того, кто смеет мне говорить об ответственности и оправдывать себя. Видите ли он в сорок лет повзрослел, а я, сука, видел как у него детство в жопе играла тридцатилетнего. И сейчас… Мне хотелось плюнуть на всё и действительно уехать в посёлок, там как-нибудь устроится и пойти осенью в армию.
Уже собираюсь смять визитку, но она из такого пластика, что врезается мне в ладонь острыми краями, и я вспоминаю, что кроме татухи у меня ещё безымянный палец на руке вспух. Обручил меня Костян своим кастетом.
— Кто? — послышался голос Мирона в домофоне.
— Рон, я ключи не взял, открой.
— А ты кто?
Я тихо рассмеялся, и слёзы всё-таки полились.
— Кирилл.
— Подожди, я не одетая.
Взял и отключился, придурок. Пришлось снова звонить.