Я прикрыл ее руку своей.
— Не расстраивайся, всё наладится.
Девушка печально покачала головой.
— Нет, Миша. Живу как-то… знаешь… по инерции, что ли. У меня всё есть, кроме надежд. И веры. А без них даже самая великая любовь угаснет, как догоревшая спичка. И тогда не видать мне счастья…
— Ты только не обижайся на Ларису… — осторожно и малость сумбурно заговорил я. — Мы с ней совершенно случайно встретились, она тоже плакала… И сказала… Ну, что у тебя не будет детей. Ты из-за этого… так?
Инна сжалась, зябко поведя плечами.
— Никогда не страдала чадолюбием… — пробормотала она. — Просто… Понимаешь, когда не можешь родить, начинается самоедство и приходишь к мысли, что ты — порченая. И ведь это правда! Рано или поздно эту треклятую правду нашепчут Олегу, и что у него останется ко мне? Жалость? Ну, уж нет! — Хорошистка бессильно опустила плечи. — Миша, ты только не думай, что я цепляюсь за Олега или жить без него не могу. Просто… Я хочу, чтобы у меня была нормальная семья. Всё. А не получается!
Девушка всхлипнула, и я отодвинул свои смутные сомнения в самый глухой закоулок души.
— Я помогу тебе при одном условии, — мой голос прозвучал как надо, уверенно и спокойно. — Ты никому. Ничего. Никогда. Поняла?
— Ты?! — выдохнула Инна, медленно вставая. — Мне?! К-как? Ты… — в голубых глазах махнула тень понимания. — Так это правда? Про Светку? Это ты ее?! Да! — крикнула она задушено. — Да! Поняла! Я согласна! Мишенька, я…
— Расстегни платье, — резко скомандовал я.
— Докуда? — неловкие девичьи пальцы метнулись расстегивать вязаное платье от подола.
— До пояса, — буркнул я, жестко унимая волнение.
Хорошистка распахнула платье, заголяя длиннущие ноги в капроновых колготках, сквозь которые просвечивали белые кружевные трусики.
Усилием воли я переборол вегетативку, отчего лицо не полыхнуло румянцем, и руками сжал крутые бедра.
«Сейчас бы еще Настя заявилась, для полного счастья…» — подумал я, разгоняя суетливые мыслишки.
— Ой… — слабо пискнула Хорошистка.
— Что? — задрал я голову.
Голубые глаза смотрели на меня, округляясь.
— Печет! — пропищала Инна. — Сильно!
— Это хорошо… — буркнул, водя ладонями, будто оглаживая. Невинное удовольствие путалось с раздражением отверженного, и я сжал зубы. Вытерпел еще с минуту, и отнял руки. — Всё. Хватит.
Обычно после сеанса в теле жила усталость, но сейчас — ни следа утомления. Правда, разнервничался порядком.
— Миша… — тихо произнесла Видова. — Я… Я никогда этого не забуду!
Она стояла, наклонившись, аккуратно застегивая платье, а я следил за ее тонкими ухоженными пальцами, и мне было тошно. Будто всколыхнулся полузабытый осадок. В моей памяти хранилось всё — и серые гравюры амурных страданий, и расписные картинки сердечных радостей. Если разобраться спокойно, без саднящей елочи, то надо быть благодарным Хорошистке — за долгие, нескончаемые минуты былого счастья.