Да, мне снова больно, как тогда, в холодный декабрьский вечер. Это почти невыносимо — тискать девушку, которая предпочла тебе другого! А что было делать? Как поступить? Выгнать Инну? Отказать в исцелении? И кем же стать после этого? Заугольным пакостником, что подленько хихикает над чужим несчастьем? Нет, спасибочки. Лучше уж натужное благородство…
— Я… не знаю, что сказать тебе… — Инна выпрямилась, побледневшая и немного даже жалкая — ее пальцы сцеплялись, сжимались и расплетались, чтобы снова сплестись в узел тяжкой неловкости.
— Скажи: «До свидания», — тускло улыбнулся я.
— До свиданья, — вымолвила Хорошистка. — Не провожай! Я сама, а то опять… — ее голос вздрагивал, позванивая.
Оставшись на кухне, я рассеянно прислушивался к возне в прихожей.
— Спасибо! Спасибо тебе! — хрустальным колокольчиком долетело оттуда. — Ах, какое никудышное слово… Если бы ты только знал, что я чувствую! А передать… Ох… Спасибо!
Замерев, я уловил шорох пальто, цоканье каблучков и тихий щелчок притворенной двери. Посидел, сгорбившись, перекатывая мысли по извилинам, и тяжело встал, по-стариковски упираясь руками в колени. По кухне витал тонкий запах духов.
Я открыл форточку, и тюлевая занавеска лениво заполоскала на сквозняке, позвякивая кольцами с цепкими «крокодильчиками».
Аромат парфюма таял, растворяясь в свежем воздухе.
Суббота, 24 апреля. Ближе к вечеру
Первомайск, улица Готвальда
— А сколько Тимоше? — затруднился я. — Восемнадцать?
— Семнадцать, — мотнула головой Рита. — Это только мы с Инкой старше — болели долго, мамы боялись нас в школу отпускать. Пошли в первый класс восьмилетними дылдами!
Сощурившись, я осмотрелся.
Зиночка Тимофеева проживала в панельной высотке, зажатой между двух скверов. У подъездов сидели бабки, разбирая по существу дела жильцов, а в зеленых насаждениях носился табун малолеток. Общий гвалт то и дело прорезался возмущенным воплем:
— Ты убит!
— Так нечестно!
— Туки-туки! Я в домике!
Глянув в сторону школы, я ее не увидел — пятиэтажки, выстроившиеся вдоль улицы Щорса, заслоняли «рассадник знаний».
— Инка уже уехала, — ворчливо сказала Рита, теснее прижимая мой локоть.
— Честное комсомольское, не о ней думал, — улыбнулся я.
— А о ком? — девушка заглянула мне в лицо. — Обо мне?
— Не-а. Надо хоть иногда быть проще, — потянуло меня на философию. — И не думать о тебе, а ощущать — видеть, слышать… Осязать.
— А где именно? — коварно прищурилась Сулима.
— Везде! — твердо заявил я.
— Совсем-совсем везде?
— Совсем-совсем.
Рита остановилась.
— Тогда поцелуй меня, — потребовала она.
— Нельзя, старушки заметят, в «черный список» внесут.