Они стремительно шли по порту, мимо обшарпанных доков, по грязным подворотням, в которых копошились такие же отвратительные люди. Выходцы из сектора Янтаря оседали поближе к пищевой промышленности, кучкуясь по закоулкам. Люди есть люди…
Внезапно из мрака над ними выступила огромная светлая скала, испещренная особенно беспросветными сейчас разломами. Леля всегда поражало то, что Адмирал умудрялся оставаться незаметным до того момента, как ты оказывался к нему едва ли не вплотную. Словно он действительно был кораблем и, отражая свет луны и серебра водной дорожки, выплывал из залива навстречу.
– На остатках когтей Адмирала… – почти неслышно повторили губы Мастера Хина, и он запрокинул голову к вышине. Туда, где уже столетия вращал свои лопасти один из древних дирижаблей.
Когда-то на месте четырех секторов была одна великая и единая империя. В ней не верили в магию и проводили гонения на обладателей силы, зато молились другому богу – прогрессу. И делали это настолько искусно, что некоторые чудеса технологической цивилизации до сих пор были непонятны.
Например: почему до сих пор крутятся эти невероятно острые полосы металла?
Дерево давно рассохлось и истлело, а вот стальной каркас впился в камни, слился с ними в страстных объятиях и не спешил их размыкать.
– Мы взлетим? – с опаской поинтересовался Джар, прекрасно знавший о том, чем грозит его хозяину полет. Тот лишь криво усмехнулся и покачал головой:
– Полезем.
Спустя полчаса двое мужчин с трудом сумели проскочить между свистящими лопастями воздушного двигателя, который двигался слишком медленно, чтобы держать в небе такую махину, но слишком быстро, чтобы беспечно лезть на скалу. Существовал немалый риск того, что их могло поделить на две неравные части.
Болтающееся на перекладине тело и Лель и Джар заметили еще до того, как оказались на площадке. Как и надписи на ослепительно-белых лопастях.
«Я был милосерднее. Вспомни. Вспомни, убийца».
Тишина бывает болезненной, а бывает опустошающей. Когда тебе нечем даже попытаться ее нарушить, ты пуст изнутри и снаружи, в тебе нет ни крика, ни шепота.
Поскрипывал механизм, и мерно покачивалась виселица.
А Лель вспоминал… действительно вспоминал и бледнел все больше и больше.
– Ты был не в себе, – тихо напомнил ему слуга.
– А когда и кого это оправдывало? – задал встречный вопрос беловолосый Мастер, садясь на край и невидяще глядя вперед.
У убийств нет срока давности. Но есть лживое убеждение, что каждую свою жертву ты помнишь в лицо. По крайней мере первые. Которой была эта?..
Лель не знал. Лишь помнил, как начинались его первые после плена у Серебрянки романтические отношения. А что может быть прекраснее, чем привести девушку в поистине легендарное место, чтобы вместе полюбоваться рассветом?