Он тотчас же добавляет: «Но не в ветре Господь, после же ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь, после землетрясения огонь, но не в огне Господь, после огня веяние тихого ветра» (3 Царств. 19:11–12). Ветер пред Господом раздирал горы и сокрушал скалы, потому что нас охватывает страх перед Его пришествием и низвергает величие нашего сердца, и размягчает черствость. Но сказано, что Бог не в ветре, не в землетрясении, и не в огне, но — в дуновении тихого веяния, потому что, конечно, когда ум устремляется к величию созерцания, то, чтобы он ни был в состоянии постигать — все еще не Бог. Но когда он, действительно, видит нечто тонкое, это значит, что он слышит о непостижимой сущности вечности. Ибо мы, словно ощущаем веяние тихого ветра, когда тонко вкушаем во внезапно нахлынувшем созерцании вкус беспредельной истины. Следовательно, только тогда то, что мы знаем о Боге истинно, когда мы понимаем, что не можем знать о Нем ничего полностью и совершенно. Поэтому хорошо добавляется: «Услышав это, Илия закрыл лицо свое милотью, и вышел, и стал у входа в пещеру» (там же, 13). После веяния тихого ветра, пророк закрыл лицо свое милотью, потому что он познал, насколько невежество покрывает человека даже в этом тончайшем созерцании истины. Ибо закрывать лицо милотью означает, что ум не желает искать высокого по причине сознания собственной немощи, и не открывает стремительно очи для понимания того, что за его пределами, но почтительно закрывает их перед Тем, Кого не может постигнуть. Делающий так, изображается стоящим у входа в пещеру. Ибо, что есть пещера наша, если не обиталище извращенности, в котором мы все еще удерживаемся по причине ветхости? Но когда мы начинаем постигать нечто из представления о Божестве, мы словно уже стоим у входа в нашу пещеру. Ибо, поскольку мы не можем выйти совершено, но, однако, стремясь к познанию истины, мы уже улавливаем некое веяние свободы. Ибо стоять у входа пещеры, означает начинать восходить к познанию истины, преодолевая преграды нашей извращенности. Поэтому и упоминается, что Израильтяне, когда видели издалека сходящее облако, стояли у входа в шатры свои, потому что те, которые созерцают пришествие Божества, словно уже выходят из обиталища плоти. Ибо, так как человеческий ум, сколько бы ни стремился к добродетели, едва познает пределы внутреннего, то теперь справедливо говорится: «И я слышал голос подобно тихому веянию». Но, так как Божественный Промысл являет нам о себе немногое, но и это вполне открывает нам познание нашей немощи, то, тот, кто слышит голос тихого веяния, должен сказать, что он узнал из этого слышания (из услышанного). Следующее: