Я подозревал, что отношение Лапидеса к христианам все-таки выходило за рамки простого непонимания.
— Скажите, — спросил я, — вы считали, что начало антисемитизму положили христиане?
— Слово «христианин» означало для меня то же, что «нееврей», «язычник»; а нас учили относиться к таким людям с осторожностью, потому что среди них встречаются антисемиты, — дипломатично ответил Лапидес.
— Вы хотите сказать, — не унимался я, — что христиане вызывали у вас неприязненное чувство?
На сей раз он не стал подбирать слова:
— По правде говоря, да. Когда мне впервые предложили почитать Новый Завет, я искренне полагал, что в руках у меня пособие по антисемитизму: как ненавидеть евреев, как их убивать, как их истреблять. Я думал, что это — настольная книга американских нацистов.
Я покачал головой, опечалившись мыслью о том, сколько еще еврейских детей считает христиан врагами.
НАЧАЛО ДУХОВНОГО СТРАНСТВИЯ
Лапидес сказал, что в юном возрасте он пережил несколько неприятных эпизодов, поколебавших его приверженность иудаизму. Заинтересовавшись, я принялся выспрашивать подробности. Начал он с истории, которая явно причинила ему самые большие страдания.
— Когда мне было семнадцать лет, родители развелись, — сказал он, и по его дрогнувшему голосу я понял, что даже по прошествии стольких лет ему больно говорить об этом. — И это сильно подействовало на веру, которая жила тогда в моем сердце. Я думал: «Где же Бог? Почему они не пойдут к раввину и не попросят совета? Что проку в религии, которая не способна помочь людям на деле? Что проку в вере, которая не может удержать моих родителей вместе?» Их брак распался — и вместе с ним откололся кусочек моего сердца.
А главное — в иудаизме я не ощущал личной связи с Богом. Было множество традиций, красивых ритуалов, но Бог был далеко, где-то там, на горе Синай, отстраненный и недоступный: «Вот вам Закон; соблюдайте его, и все будет хорошо, пока, увидимся позже!» А я был тут, на земле — подросток, в котором бушуют гормоны, — и думал: «Знает ли Бог о моих заботах? Нужен ли я Ему? Если да, то почему я этого не чувствую?»
С развода родителей у Лапидеса началась эпоха бунтарства. Он увлекся музыкой, был без ума от книг Джека Керуака и Тимоти Лири, в колледж поступать не стал, целыми днями торчал в кофейнях Гринвич-Вилледж. Тут подоспел армейский призыв, и в 1967 году он оказался на другом конце света, на грузовом судне с бомбами и ракетами на борту — лакомой цели для вьетконговцев.
— Помню, когда мы только прибыли во Вьетнам, нам объяснили: «Двадцать процентов из вас, скорее всего, будут убиты, а остальных ждут венерические болезни, алкоголизм и наркомания». Я подумал, что у меня нет даже одного шанса из ста вернуться домой нормальным человеком. Это было очень страшное время. Я видел страдания. Я видел мешки с солдатскими трупами. Я видел разруху и голод. И там, в солдатской среде, я столкнулся с антисемитизмом. Ребята с Юга однажды ночью даже соорудили горящий крест — по ку-клукс-клановской традиции. Мне тогда захотелось отдалиться от своего еврейства. Возможно, поэтому я с головой ушел в религии Востока.