Алексей тяжело вздохнул, поцеловал меня в лоб и, прежде чем уйти, ответил:
– Демонстрантов расстреляли.
– Не удивительно, – тихо сказала я.
Милевский повернулся ко мне вполоборота и, едва заметно кивнув, аккуратно закрыл за собой дверь. Я осталась в спальне одна.
Кровь на платформе, яростные крики, острая грань креста в моих руках – круговерть разноцветных картинок безумной кинолентой тревожила разум. Я усилием воли заставила себя не думать. Не сегодня. Не сейчас.
«Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси́ и на земли́,» – начала я молитву и читала её про себя, читала, читала… избавляясь от страхов, находя в словах этих утешение, до тех самых пор, пока сон не укрыл меня ласковой пеленой.
Пять полных дней я провела в постели. Доктор навещал меня каждые четыре часа, лично контролируя прием лекарств. Слуги были услужливы и незаметны, удобства – удобны. Я уже чувствовала себя почти здоровой, за исключением надоедливого кашля. Жаловаться было не на что. Разве что на отсутствие информации, князя все эти дни я не видела, дома он не ночевал. О моём здоровье, я знала, Алексей регулярно справлялся у врача по телефону, а меня будто поместили под непроницаемый колпак.
Впрочем, страдания мои не были слишком велики. Между богадельней и княжеским домом выбор очевиден. Как и полная моя неприспособленность к жизни, теперь я понимала это как никогда. Нет, я не терзалась. Оставила это, бесспорно, увлекательное занятие на потом.
Потом. Когда у меня появятся силы что-то решать. Пока я даже думать себе запретила, никаких воспоминаний, никаких тревог о будущем! Библия. Романы. Рояль.
Однако, вечером понедельника проводив довольного моим состоянием доктора до самых дверей (теперь он обещал прийти лишь к обеду следущего дня – прогресс!), я спросила прислуживающую мне девушку послать лакея за свежими газетами. За эти несколько дней мы стали дружны, насколько может быть дружна горничная и та, за кем эта горничная приставлена, конечно. Тем неожиданней был ответ.
– Не велено, – сказала она мне, опустив глаза.
– Тогда подай мне платье, Ксения, – попросила я. – Пройдусь, пожалуй.
Она поджала губы, а затем, посмотрев на меня исподлобья, призналась:
– Князь наказал никуда вас не пускать. Простите.
Я кивнула.
– Ты свободна.
– Мария Михайловна…
– Не волнуйся. Я нисколько не обижена.
И почти не удивлена.
Надо ли говорить, что ночь эту я почти не спала. Алексей не стал бы запрещать мне газеты просто так! И держать меня взаперти без серьезных причин он не стал бы тоже.