Готова? Нет, я не готова.
Именины государыни. Тёплая летняя ночь. Распахнутая дверь.
– Ты, потеряла, – Милевский протягивает мне мою шляпку.
– Алеша… – я рукою тянусь к его щеке.
Пришёл…
Глаза его загораются ярче ночных фонарей. Он перехватывает моё запястье и целует мои пальцы.
– Алёша, – улыбаясь, повторяет он.
Сброшена одежда, и смята моя постель. Мне не страшно, и в голове моей мыслей нет. Что проку печалиться? Ангел лишился крыльев с той встречи на речке. Там, впервые взглянув в глаза Милевского, я поняла, что уже люблю его.
– Обещай, что дашь мне волю. Обещай мне, что не станешь запрещать работать! Обещай, что у нас не будет детей!
Милевский морщится, но, принимая запасной ключ от моей квартиры, всё же говорит:
– Даю тебе слово.
Я не готова быть с ним. Я с ним с той нашей первой ночи. Я с ним уже давно.
Устало вздохнув, я посмотрела на Денских.
– Какую любовницу, Настя? Ну сложи ты два и два.
Пальцы её до боли впились в мой локоть.
– Нет… – выдохнула она.
– Да, Настя, да, – хрипло рассмеялась я. – Забавно, правда? Содержать особняк и проводить ночи здесь, со мной. Неудивительно, что его видели в ночь убийства, его видели здесь гораздо чаще! Черт возьми, да всякий раз, когда он в столице!
Денских отпустила мою руку и, закрыв веки, тихо спросила:
– За что, Маша? Скажи, за что ты снова убиваешь меня?
Внизу знакомо щелкнула входная дверь, и я вздрогнула. Именно так звучал мой крючок, когда, открывая гостям, я сбрасывала его с металлической петли. Сердце застучало чаще, я наклонилась через перила и, увидев осторожно выглядывающую из моей квартиры знакомую вихрастую макушку, подбирая длинную юбку, скороговоркой пробормотала:
– Я не понимаю тебя, Настя… извини, мне нужно идти.
Ступенька, две, три. Пролет. Завидев мою юбку, мальчишка шмыгнул обратно за дверь.
– Васенька, это я! Стой! – выкрикнула я.
Он услышал, выбежал к лестнице и кинулся ко мне. Я поймала его в объятья и, что было сил, прижала к себе.
Не знаю, сколько мы так стояли, но когда он, шмыгнув носом, поднял на меня глаза, хлопнула дверь в подъезд. Денских? Ушла, наверное.
Я смахнула слезы с мокрых ресниц, и Вася, подражая взрослому мужицкому говору, баском сказал:
– Не плачь, теть Маш. Работать стану больше, прокормимся. Будем жить вдвоем. Мамка-то моя … умерла, – голос его сорвался, – схоронили, – шепотом закончил он.
– Ох, хороший мой, – едва сдерживая рыдания, расцеловала я его. Он зажмурился, позволяя мне отвести душу, впервые с тех самых пор, как ему исполнилось семь.
Будем жить, непременно будем. Вопрос лишь в документах… как же быть…