— Отвернись на минутку, пожалуйста! Я оденусь, — при этом она так игриво махнула ручкой, что ведьмак чуть не расхохотался. Отвернувшись, он рассмотрел комнату: светлая, чистая, настоящая горница с цветастыми шторами, туалетным столиком, зеркалом, шкафом. — Как я рада быть дома! Не представляешь! Начинаешь все это обывательство ценить, только потерявши его…
— Скажи, мне возвращаться к тебе после всего? — задал Антоний мучительный для себя вопрос. — Я подумал, что мы могли бы… попробовать жить вместе, поехать в город…
Он обернулся и увидел совершенно несказочную Машу в коротеньком халатике, со слегка ободранным ветками лицом. Она была просто красива, как красивы деревенские девушки, и нравилась ему такая еще больше.
— Ну о том, чтобы жить вместе, рано говорить, — ответила Маша, довольная его вопросом. Она заплетала длинные густые волосы в косу и хитренько прятала от него глаза. — И потом, ты ведь можешь измениться там, все говорят, что у дуба люди становятся другими… Посчитаешь меня недостойной себя и все такое…
— Никогда такого не будет! — горячо прервал ее ведьмак. — Не думай об этом вообще! Я люблю тебя, знаешь же…
Девушка пожала плечами, посмотрела в темные беспокойные глаза ведьмака и легко хмыкнула:
— Знаю. Ну ладно, приходи… Я буду ждать… — она подошла к нему вплотную, не обнявши, прижалась к нему грудью и губами. Третий за все время поцелуй получился совсем по-взрослому.
Из дома священника Антоний ушел сытым и почти уверенным в том, что Маша за него переживает, и наведался в дом отца. Все, как обычно, пустой двор, река, старые деревья. Дверь ему открыла давняя знакомая отца, ведьма Селена, тощая, одетая в черное старомодное платье. Она была частью клана, одинокая, бездетная, злая и верная Крюкову-старшему как собака.
— Явился, голубчик, — фырчала тетка, рассматривая его в дверную щель, потом открыла, конечно. — Одни беды от тебя. До чего отца довел?
— Под ноги надо было смотреть и вовремя запретить Степану издеваться надо мной, — огрызнулся Антоний, проходя вместе с ведьмой в комнату отца. Миновав длинный темный коридор, он распахнул дверь и оказался в пыльной спальне, перед отцом, лежащим в груде серых подушек. — Отец, это я! — забыв о вспыхнувшем гневе, он опустился на колени у изголовья отцовской кровати.
— Вижу, вижу, — старый ведьмак едва владел языком, чуть не вывернул глаза, чтобы посмотреть на сына. — Марина, Степан, нету…
— Да, отец, их больше нет, — сын, не поднимаясь с колен, виновато опустил голову. — Я тоже ухожу. Радон тяжело ранен, хочу на его место. Предгорье устало от его мелких пакостей и фокусов!