Я лежала на прогретом мраморе, будто на горячем прибрежном песке, и смотрела по сторонам. На этих людей. Точнее, из всех девушек меня интересовала только одна — ледяная блондинка, которую я уже видела однажды.
Ее называли Бахат. Бледная, в переводе с тахве. Это было метко. Она казалась здесь инородным телом, представляла собой полнейшую противоположность местным. А рядом с толстухой Масабих выглядела и вовсе инопланетной. Пару раз она ловила на себе мой пристальный взгляд и поспешно отворачивала лицо, будто пряталась. А я снова и снова искала ее глазами. Ее правая щека казалась изрытой, будто кусок смятого шелка. Но я не могла понять, что это, может, лишь игра теней. Смотрела и смотрела. Ровно до тех пор, пока не заметила ее правую руку, лишенную мизинца.
Меня передернуло. Я даже не сомневалась, что увечье эта бедная девушка получила именно здесь. За что? За то, что осмелилась противиться ему? Аль-Зарах просто не мог не обратить на нее внимания.
Я невольно сжала кулаки, будто пыталась сберечь собственные пальцы. Даже проклятый дворец Хазин нужно было заслужить — наскучить. Наскучить — значит покориться. Покориться — играть по правилам Альянса. И нарушить обещание, данное Полу. Я просто горела от собственной глупости: что я наделала!
Я дурела от жара, от удушающих запахов. Разомлела так, что даже сознание подернулось туманом, будто я выпила шампанского. Что они жгли вместе с накхой в своих курильницах? Но Бахат теперь не шла у меня из головы. Я должна попробовать поговорить с ней. Должна узнать, как она попала сюда. Что с ней случилось. Что-то мне подсказывало, что ее история схожа с моей. Скольких еще безнаказанно продал Альянс?
Казалось, прошла целая вечность. Я сидела на табурете посреди своей комнаты и смотрела в зарешеченное окно, наблюдая, как темнеет небо. Тело было тяжелым, податливым. Сознание будто все еще заволакивали клубы банного пара. Все казалось таким далеким, не важным. Я встрепенулась лишь тогда, когда Шафия-кхадим хотела снять с моей шеи кулон. Я поймала ее за руку, отыскала взглядом Масабих:
— Прошу, оставьте это.
Толстуха долго жевала губы, раздумывая, наконец, нервно махнула рукой, давая Шафие знак оставить цепочку. Я даже усмехнулась: она смертельно боялась, что кулон являлся символом моей веры и мог оскорбить фанатичный взгляд ее господина.
Мне велели подняться. Масабих придирчиво оглядывала меня, нервно сцепив руки, кивнула. Мне на голову опустилось красное газовое покрывало, завесив до самых ступней. Будто глаза застило кровью.
— Нимат альжана, ятараф, — Масабих-раиса вновь напряженно кивнула, шумно выдохнула и направилась к дверям.